Дикие нравы

Прут врезается бельгийцу в переносицу, отчетливо слышен противный хруст ломаемых костей. Потом, чертя широкую кровавую борозду, неровно обломанный конец железки съезжает к глазу, легко входя в самую глазницу. Воздух прорезает истошный нечеловеческий крик, из глаза медленно ползет густая белая жидкость быстро краснеющая. Васнецов в ступоре смотрит не в силах отвести взгляда, как железный прут быстро вращается внутри черепа бельгийца, как конвульсивно подергивается его тело в такт каждому движению Литовского. А потом коммандос вдруг разом распрямился, чуть не сбросив оседлавшего его солдата, вытянулся, царапая пальцами пол, и затих окончательно.

— Понял?! Понял, как мы их?! — восторженно орет Литовский, размахивая прямо перед лицом своим окровавленным оружием. — Всех убьем! А-а!

Васнецов с ужасом замечает, что взгляд его товарища совершенно безумен, сейчас в нем смерть, жуткая, торжествующая, хохочущая.

— Давай! Вперед! Ну, что же ты?! — неистовствует Литовский.

И Витька, покачиваясь, встает, неуверенно перешагивая через распростертое на полу тело. Вокруг уже никого нет, оставшихся в живых бельгийцев добивают где-то в дальних углах здания, извлекают спрятавшихся под койками, в кладовках, выволакивают наружу и забивают насмерть ударами железных прутов и тяжелых ботинок. Забивают сладострастно с хрипом и радостной выплескивающей наружу только что пережитый страх матерщиной.

Вскоре все кончено. Ни одного живого бельгийца в лагере не осталось.

— Скорее, скорее! — торопит вооруженный трофейной винтовкой Тарасюк.

Солдаты, наспех расхватав добытое оружие, грузятся в принадлежавшие охране джипы, набиваются в грузовичок, возивший продукты из города. Набиваются под завязку, также как в переполненные в час пик автобусы, плотно вжимаясь друг в друга разгоряченными телами, облепляя подножки, забираясь на капоты и крыши кабин. Мест на всех все равно не хватает. Головной джип нетерпеливо сигналит и переваливаясь ползет к выходу из лагеря. Небольшая колонна выстраивается следом. Те, кто не смог отвоевать себе место в машинах бегут рядом.

— Малый ход! — орет с переднего сиденья головного джипа Тарасюк. — Кто не вместился, топает рядом, через три километра меняемся. Не боись, братва! Никого не бросим, уходить, так вместе!

Васнецов бежит, задыхаясь в пыли и выхлопных газах, судорожно вцепившись левой рукой в низкий борт продуктового грузовичка, правая все еще сжимает теперь уже бесполезный прут. Легкие, кажется, сейчас вывернутся наизнанку, поднявшаяся откуда-то изнутри мокрота, сворачивает горло в тугой узел, мешая дышать. Он пытается отплюнуться от этой мерзости, но вязкая тягучая слюна лишь размазывается по подбородку. Ноги наливаются свинцом и лишь по инерции продолжают сменять одна другую, еле выдерживая заданный темп. Колени ощутимо подрагивают, вот-вот одно из них должно бессильно подломиться под весом его неимоверно отяжелевшего тела. Сколько уже продолжается этот бег? Сколько еще может выдержать слабая человеческая плоть? Нет ответа…

Кто-то спрыгивает с машины, совсем рядом с ним, примеривается к его шагу и, оказавшись рядом, хрипит прямо в ухо:

— Давай, братуха, лезь в кузов, теперь я ножки разомну!

Это спасение, только сейчас он ясно понимает, что еще несколько секунд этого бега и он не выдержал бы. Просто упал бы лицом вниз на пыльную дорогу, прямо под ноги бегущим рядом солдатам. Теперь же он спасен, надо просто запрыгнуть в кузов, занимая освобожденное для него место. Однако обессилевшие руки все никак не могут сделать необходимый рывок, подтягивая тело на спасительный борт. Чьи-то сильные пальцы вцепляются ему под мышки и выдергивают прямо из-под накатывающихся колес, еще кто-то тянет за шкирку. Под натужное всхрапывание и добродушный мат, его все-таки втягивают в кузов и он еще с минуту тупо смотрит, на бегущую под колеса буро-коричневую ленту грунтовой дороги, все пытаясь отдышаться, выхаркать набившуюся в горло пыль.