Дикие псы

– Поговорить? – снова спросила Милка. В глазах ее отчетливо читалась готовность сделать для него все, что только возможно.

– Да ладно, – буркнул, отмахнувшись, Димка. – Сам поговорю. Ты моего батю не знаешь. Он тебя даже слушать не станет. Обложит матюками – и весь разговор.

– Твой папа?

– Угу, – Димка мрачно кивнул.

– Он что, со всеми так разговаривает?

– Угу, – Димка кивнул еще раз. – Со всеми. Кроме вышестоящих.

– Надо же, а я думала, директора другие.

– Кино советское поменьше смотри. Мила хмыкнула озадаченно. Ей, видно, и в голову не приходило, что шестидесятипятилетний мужик может кого-то послать матом. Они прошли через высокие деревянные двери телеграфа и в подковообразном гулком холле свернули налево. В зал телефонных переговоров Димка шагнул с тем отчаянием, с которым приговоренный шагает на эшафот. Милка крепко держала его за руку, стараясь ободрить, но он этого уже не чувствовал. В нем смешались страх, отчаяние и злость. Страх перед отцом, злость на себя за страх и на родителей как на причину страха. Отчаяние за рушащуюся жизнь. Зал был полон народа. Сидели, стояли, смотрели в пространство, читали книги и газеты, прохаживались вдоль ряда телефонных кабин, пустых и занятых. Дима не без облегчения подумал, что, может быть, ему повезет и заказ не примут, или ждать придется слишком долго, или родителей не окажется дома, словом, что разговор придется отложить на неопределенный срок. У него будет оправдание перед компанией. Приветливая девушка, отгородившаяся от посетителей толстым стеклом, взглянула на Диму с улыбкой.

– Заливинск, Новгородская область, – сказал тот, стараясь выглядеть спокойным и чувствуя, как пот, текущий со лба, ручьями заливает лицо. Девушка пощелкала клавиатурой компьютера.

– Номер, пожалуйста, – она была настолько приветлива, что Димке захотелось разбить стекло. Вместо этого он назвал номер.

– Придется подождать.

– Долго? Димка был бы рад услышать в ответ: «вечность», – но девушка только пожала плечами:

– Если линия свободна – минут пятнадцать.

– Угу, – Димка отчаянно мотнул головой. В последние дни ему фатально не везло. – Вы вызовете?

– Будет объявление, – телефонная «барышня» улыбнулась.

– Может, пойдем пока на улицу, покурим? – предложил Димка Миле, когда они отошли от окошка.

– Не стоит, – Милка оглянулась, затем посмотрела на часы. – Обязательно вызовут как раз тогда, когда мы будем на улице. Закон подлости.

– Да ладно, – отмахнулся Дима. – Вызовут. А то я никогда не звонил. Три часа ждать будем, если не больше. «Если линия свободна», – усмехнулся жестко. – У них линия никогда не бывает свободна. Линия. Видела бы ты наши линии – слезы. У нас в городе телефон – не бытовая техника, а предмет роскоши.

– Заливинск, пятая кабина, – возник вдруг под потолком бархатный голос телефонной богини. Димка разом помрачнел, напрягся.

– Это тебя, похоже, – напомнила Милка.

– Я слышал, – огрызнулся он.

– Заливинск, пятая кабина, – повторила богиня.

– Ни пуха, – Милка чмокнула его в щеку.

– Угу, – промычал он. – Подожди здесь. Димка отыскал нужную кабину, вошел внутрь, рухнул на жесткий стул. Колени стали ватными, ноги отказывались держать. В кабине было душно и очень светло, отчего Димка почувствовал себя рыбой в аквариуме. Он повернулся к двери вполоборота и снял трубку с черного телефонного аппарата.

– Алло? – выдохнул хрипло.

– Заливинск, номер… – донеслось до него, сквозь звон в ушах. – Заказывали?

– Да.

– Соединяю. – Щелчок и знакомый голос соседа: – Дима? Дима, это ты?

– Да. Здравствуйте, Егор Ильич, – разговаривая, Димка почти не чувствовал губ.

– Здравствуй. А я сразу решил, что это ты. Клавдю послал за твоими. Сейчас придут. Как дела с учебой, Дима?

– Спасибо, хорошо, – неестественно ровно, без всякого выражения ответил он.

– Отличник?

– Да.

– Молодец. Смотри, учись хорошо. Нам обученные кадры до зарезу нужны, – бодро орал сосед. – Мы с Матвеичем уже и место для тебя приглядели. Будешь у нас в заводском клубе культурным сектором заведовать. Как в большом городе будешь, уважаемым человеком. «Шел бы ты в ж… со своим культурным сектором, – Димка лишь крепче стиснул зубы. – Что вы знаете о большом городе?»

– Работу наладить поможем, кружки разные организуем. – Похоже, Егор Ильич считал, что живет в середине восьмидесятых. – Хоровой или народного танца… О, а вот и твои. Передаю трубку отцу.

– Алло? – это уже хрипло-каркающим отцовским голосом. – Димка, ты?

– Да, бать. Я. Дима почувствовал, как щеки его наливаются пунцом. В духоте кабинки ему не хватало воздуха.

– Что-нибудь случилось? Димка открыл было рот и… вдруг очень ясно понял, что фраза, уже готовая сорваться с губ, изменит всю его жизнь. Окончательно и бесповоротно. Вот сейчас он произнесет ее, и не станет ни Москвы, ни института, ни Милки, ни компании, ничего этого больше не будет. Будет заводской клуб. Хоровой кружок. Танцевальный. Как в «большом городе». Виселица. Петля.

– Бать, – он рожал каждое слово тяжело, медленно, страшно, все глубже погружаясь в трясину грядущей черной безысходности. – Мне… нужны деньги, бать.