Дикие цветы

У Айрис кривые ножки. Доктор, с ноткой раздражения в голосе, которую он не пытается больше скрывать, говорит, что это нормально, дети так ходят, но я все равно гадаю, вдруг с ними что-то не в порядке – с ними обеими… Все эти переживания… Я очень переживаю, Дневник. Эмили смотрит на Айрис, не двигаясь, – доктор говорит, что это тоже нормально – и Алтея подхватывает Эмили и покрывает ее поцелуями, воркуя и шепча секреты ей в ушко. У Эмили кудряшки вокруг головы – они мокрые, когда она просыпается. Ее щечки как прохладные, пухлые, мягкие подушечки. Еще две недели – и съемки Бена кончатся. Я спала всего три часа прошлой ночью. И это еще не самая плохая ночь. Знаешь ли ты, что такое нехватка сна, Дневник? Позволь мне попытаться и объяснить это тебе. Неделями ты просто отвратительно себя чувствуешь, а потом начинаются игры разума, потому что ты все такая же уставшая, но тело уже привыкло к этому, чего не скажешь о мозге. И вот ты ощущаешь себя по-человечески какое-то время, и вдруг ни с того ни с сего начинаешь орать на кого-то из них, когда они плачут, орать прямо им в лица, а они смотрят на тебя недоуменно, а ты вонзаешь ножницы в поверхность стола, потому что не можешь открыть чертово молоко. А еще водитель фургона чуть не сбивает тебя, когда ты машешь своим родственникам, и ты прижимаешься к ветровому стеклу, и со всей силы лупишь по нему кулаками, и кричишь на него, пока он не уезжает, но и тогда ты продолжаешь кричать. Соседи думают, что я сумасшедшая. Это правда. Я и есть сумасшедшая. С самого начала они возлагали на нас большие надежды: сын Тони Уайлда, его невестка и их восхитительные дочери-близнецы. Вместо этого они получили меня. Я выгляжу как наркоманка или бомжиха, в мешковатых потертых спортивных штанах с дырками, с колтунами в волосах – я не успеваю расчесываться, поэтому теперь мне все равно. У меня синяки под глазами: я прекрасно знаю о них, но не могу перестать вдавливать пальцы в глазницы, когда снова начинаю видеть то, чего не хочу. Например, лицо Тони. Или кривоногую Айрис. Или Бена перед его отъездом. Или хорошенькую головку Эмили, прижимающуюся к моей груди. Осталось всего восемь страниц. Что я буду делать с тобой, мой Дневник, когда закончу писать? Наверное, натворю что-нибудь. Отец всегда говорил, что я выгляжу как чучело. «Мое маленькое пугало». Однажды он ударил меня, потому что, как он сказал, я была грязной. Я играла в «цветы и камни» с Беном и Корд большую часть дня, то залезая в заросли цветов у дома, то вылезая из них, а затем еще в «тошниловку» у берега от прилива и до самого отлива. Я упала пару раз. Мы почти что заболели от смеха (Бен на самом деле заболел и вернулся домой после обеда), промокли и обсыпались песком, а потом пошли смотреть на кроликов в поле, где за переулком жила серая кобыла, я не могу вспомнить ее имени, Дневник. И вот я сидела на грязном песчаном поле, пытаясь уговорить одного из кроликов подойти поближе ко мне, но они все такие стеснительные. Они ни за что не подойдут близко, даже если у вас есть шоколад, который они так любят (Корд сказала, что это так). Потом я пришла домой вся грязная, пропахшая морскими водорослями и кроличьими какашками и, вероятно, больная, но я была счастлива – действительно, по-настоящему счастлива – и устала так, как можно устать, только хохоча весь день (плач имеет тот же эффект). Только вот моему отцу нравился обычный ход вещей. Всегда. Он был пьян, когда я пришла. И он ударил меня. Он сказал, что я маленькая потаскушка, потому что ошиваюсь с ними целыми днями, и что Бен Уайлд сделает со мной то же, что его отец сделал с тетей Джулз, из-за чего ей пришлось бросить школу раньше времени и остаться без аттестата. Он все говорил и говорил. Он сказал, что из-за этого она переехала в Австралию на все эти годы и стала толстой и жалкой и унылой и никогда больше не приезжала в Боски. Он ударил меня так сильно, что я упала на угол стола, и еще он сказал, что я больше не его проблема. Ему надоело беспокоиться обо мне. На следующий день он пожалел. Он даже поцеловал меня в голову за завтраком. «Подумаешь, небольшая шишка. Слушай, мне жаль, что я тебя избил, но это для твоего же блага. Я просто хотел предупредить тебя. Ты действительно должна понимать, что они собой представляют, эта братия». О, папа, что бы ты сделал, если бы увидел меня все эти годы спустя, делающей то же самое, что тетя Джулс делала с Тони Уайлдом? Совершающей ту же ошибку. Они ведь это делали, да? Только вот в чем загвоздка – это не было ошибкой, просто не могло быть, потому что посмотри на все то, что есть у меня сейчас. Это кульминация всего. И к тому же, возможно, они не от него. Возможно, они от Бена. Я никогда не спрашивала Тони об этом. Я знаю Тони и знаю, что у него и в мыслях не было обойтись со мной дурно. Даже спустя годы, даже когда мы были в самом разгаре этого и он лежал на мне сверху и уже входил в меня, глядя на меня беспомощно и весь в поту, он спросил:«Ты уверена, дорогая?», и в его глазах я увидела слабые проблески сомнения, но я кивнула и слегка вздохнула, давая понять, насколько мне это нравится. И мне это правда нравилось, пусть он был медлительнее и старше и синюшнее, чем в моих фантазиях. Я все еще верила, что он делал это не ради личного рекорда, не ради того, чтобы вычеркнуть меня из списка. Он просто нуждался в этом. Я не знаю, понимал ли он, что это я, а не тетя Джулз. Бедный Тони. Застрял где-то в прошлом, там, где ему 14 лет.