Дикий барин в диком поле

Он иногда отрабатывал на мне следственные действия. Поэтому у меня левое ухо больше правого немного и нос сломан в двух местах, а у Иннокентия Сергеевича на память от наших весёлых стартов сломанный палец имеется и залеченная травма колена.

Перед дождём и палец, и колено у Кеши начинают болеть. Он, со значением глядя на меня, их потирает. Глаза его при этом на секунду вспыхивают прежними адовыми искорками, но телесная обильность и сытое житьё уже не дают ему возможности, как прежде, с рыком броситься на меня, сидящего через стол напротив.

И вот возвращаемся мы из Москвы в Самару. На очень хорошем фирменном поезде. В купе натоплено до состояния обморока. Натоплено, надышано копченой колбасой, курами и яйцами, окна в запотелых потёках, понизу стелется запах чехони, чуть поверх носочная гамма, негромкая такая, отдушкой, выше носочной темы – прослойка запаха табачка из сортира, угольком попахивает уютным, поверх композиции наши красные лица как бы выныривают, и вот тут уж запах водочки и пива в перегарной форме. Хорошее купе.

У соседей так же мило. Но там, у соседей, ещё женщины ехали, поэтому традиционное созвучие ароматов дополняет цветочный освежитель, лак для волос, дезодорант – подъезжаем ведь к Самаре, надо соответствовать.

Короче, не вагон, а окопы под Верденом.

В Москве Кеша купил себе двухкассетный магнитофон, чтобы записывать в перерывах между прослушиванием «Депеш Мод» признательные показания.

Всю дорогу Кеша с магнитофоном забавлялся. Запишет какую-то свою мысль. Или споёт чего. Послушает. Понимает, что во втором куплете слажал. Записывает песнь ещё раз. Послушает. Понимает, что во втором куплете слажал… И так до Рузаевки примерно.

Уснул я уж не помню как, но крепко, огорчённо в полудрёме выговаривая проводнице за женскую её черствость. А Кеша всё с магнитофоном забавлялся, судя по всему.

И вот подъезжаем мы к Самаре. Сызрань проехали. Я из туалета в перчатках выхожу зимних. Я же поклонник гигиены. Пытаюсь руками в зимних перчатках что-то там на себе застегнуть дополнительно. Но вагон мотает, а утро тогда для меня было недобрым. Не очень выходило пуговицы застёгивать в зимних перчатках. Но я не сдаюсь и всё пробую, упершись головой в стену вагона, поёрзывая по половику ботами.

И тут на весь вагон раздаётся такой механический голос с дребезжинкой, как в фильмах про войну: «Граждане пассажиры! Просьба по прибытии на станцию Самара не покидать вагонов до приезда «скорой помощи»! В Самаре – ХОЛЕРА! Проводникам составить списки родственников пассажиров своих вагонов! Повторяем. В Самаре холера…»

И хрипение такое, как в бункере, когда дверь закручивают на винты под ор детей и выстрелы охраны.

Я ухо подёргал. Которое у меня побольше. А объявление повторяется. И доносится всё это из репродукторов купейных. По всему вагону. И в тамбуре слышно. Проводница, белая, как некогда её простыни, на ощупь выходит из своего закутка. Рожи пассажиров из всех дверей высовываются. Я в зимних перчатках вспоминаю, что на мне тренировочные штаны и пуговицы я зря на них пытаюсь застегнуть. Не могу вспомнить имена родственников для списка. Глазго, там вроде сёстры, да, блин, какой Глазго, мама в Стокгольме, бабушка… бабушка в Самаре! А там холера. Называть бабушку или нет?..

Жена! У меня же жена! И первая ещё жена! И следующая жена, выходит, тоже в Самаре! Так ведь я совсем-совсем без жён останусь… Если вспомню для списка.

И видно по всему, что у многих пассажиров нет веры в добрую силу карательной эпидемиологии.

Вот реально, честно, на три минуты погрузился в реалии Гражданской войны. Всем нутром, загривком почувствовал, что вот так живёшь-живёшь, и бац, Петроград, Киев, железная дорога, Одесса, тиф, холера, смерть в чумном бараке в пенсне на заострившемся носу. И так жить захотелось, и чтобы все живы были. Так захотелось! И запахи эти жуткие, и рожи эти гнусные – всё таким хорошим показалось, настоящим, почти родным. Хорошим. Спросите у меня, что такое катарсис – вот для меня это был он.

Потом волшебство развеялось. Выяснилось, что ранее Кеша со своим удостоверением пошёл поправить здоровье. Из знания жизни следуя, магнитофон с собой прихватил и подружился с вагоном-рестораном. Поправившись и подружившись, Кеша зашёл в служебное помещение и убедил начсостав поезда, что вот эту запись надо прокрутить три раза, что это специальный сигнал для специальной группы.

Много он там чего наплёл. Но как не поверить старшему лейтенанту с двухкассетником и в кожаной куртке?

Выходили на перрон счастливые. Жадно нюхали незаразный воздух, щурились на снег, растирали рожи. Кеша благоразумно сошёл первым и из соседнего вагона, целовал ещё бригадира поезда, утырок, обещал зайти в гости. Уверен, что впрямь заходил он к ней потом в гости. Он такой, да.

Итог: Кеша получил выговор, а я – катарсис и урок любви к жизни во всех её проявлениях.

Проповедь