Дикий батальон

Мы вошли в огромный кабинет командира батальона. Все было по-прежнему. Только стал он еще более загаженным. Ну а комбат пребывал в своем обычном полупьяном состоянии. Он безо всякого интереса слушал рассказ своего начальника штаба, без каких-либо эмоций рассматривая его разбитое лицо.

Потом перевел взгляд, полный тоски и полнейшего безразличия к происходящему, на нас.

— Что скажете? — произнес он.

Только тут я понял, что комбат мертвецки пьян и ему приходилось прилагать гигантские усилия, что бы выговорить какую-нибудь фразу.

— Ничего. Он предатель и заслуживает смерти, — проорал Витя из-за моей спины.

Видать не дошло еще до него душевное и физическое состояние Нуриева.

Комбат пьяно кивнул головой, перевел взгляд на Модаева.

— Понятно, — пауза, долго, очень долго он смотрел на своего начальника штаба. — Я же говорил, что не любят они тебя, ой не любят!

— Они убить меня хотели! — Модаев пытался орать, но у него это не получалось.

— Не убили?

— Не убили, но они…

— Не убили? — тупо повторяет вопрос комбат.

— Они хотели меня убить. Я получил сотрясение мозга.

— Мозга? — комбат уставился на лоб Сереги. Смотрел долго. Потом добавил: — Но ведь не убили?

— Вы оставите это безнаказанным?

— Нет. Построить личный состав на плацу и всыпать им по двадцать ударов палкой по спине. Но не сильно! Мне они здоровые нужны!

— И это все?! Вы это так оставите? — Возмущению Сереги не было предела.

— И это все, — алкоголь догонял комбата, язык заплетался все больше.

— Я этого так не оставлю! — визжал Серега.

— Иди проводи учебу! Я устал от всего вашего шума! А вы, — он показал пальцем на наших охранников, — будете их бить!

— Они в сговоре! Он не дал мне убить Макова! — снова подал визгливый голос Серега, показывая на нашего охранника.

— И правильно сделал! Иди проводи занятия! — он махнул рукой, еле оторвав ее от стола. — Наручники снимите с них, — бросил комбат нашей охране.

— Я буду жаловаться Гусейнову! — снова начал Модаев.

Комбат лишь пару раз лениво махнул рукой. Говорить он уже не мог. На него наваливался сон. Голова медленно клонилась на грудь. Он несколько раз безуспешно попытался придать ей вертикальное положение и, наконец, захрапел.

Наручники сняли, мы с наслаждением растирали руки. Закурили. Охрана вытолкала нас на улицу и отвела на плац, там уже строился батальон. В череде серых армейских будней ополченцев наконец-то ждало развлечение. Гяуров будут наказывать! Это же интересно!

Весть о том, что мы сотворили с начштаба, уже облетела наш маленький гарнизон. Вреда мы никому никогда не делали, поэтому особого злорадства не увидели, только любопытство и не более того.

Но все равно — для них мы были мы неверные, и поэтому сочувствия, каких-либо ободряющих слов мы тоже не видели и не слышали.

Мулла стоял на левом фланге и что-то кричал на нам. Лицо его горело праведным огнем, — казалось, что оправа очков вот-вот раскалится до красна, сжатые кулаки поднимались в праведном гневе к небу. Толпа внимала ему, но нам было не до его воплей.

С нами остался один охранник, второй убежал за палками. Мы приготовились получить что-то вроде розог, но это оказались настоящие палки, высушенные, крепкие, ошкуренные. Значит, мы не первые. Господи, помоги.

Надо было бы поговорить с охраной, чтобы не сильно нас пороли из-за этого ублюдка-предателя. Ох, попадется он мне еще раз в руки — живым не выпущу! В очередной раз мы влипли из-за него в историю! Козел вонючий! Но все-таки классно я ему пару раз приложил! Надо было шею ублюдку сломать! Хорошая мысля приходит опосля!

34

Принесли палки. Двое охранников начали размахивать ими, приноравливаясь, чтобы побольней ударить. Один даже взял палку обеими руками, перекинув автомат за спину, и начал ей махать, нанося рубящие удары. При этом еще и орал по типу каратистов «Кий-я!» Спортсмен хренов. Гуд бай, Америка!

От этого зрелища мне стало страшно, пара таких ударов и позвоночник высыпается в трусы. Это факт!

Толпа одобрительно ржала над каждым ударом наших охранников-палачей.

— Не успели с ними поговорить, Витя! Сейчас достанется!

— Ага, если они нас так будут мочалить этим дубьем, то к утру остынем.

— С них станется.

— А мы их еще поили, разговаривали как с людьми!

— Только ведь ноги зажили, а тут такое!

— А у меня ребра поджили.

— Это ненадолго.

— Спасибо, утешил.

— Ребра мне еще не ломали, но чует моя задница, что скоро узнаю, каково это.

— Не волнуйся, — узнаешь! Ничего хорошего. Гуд бай, Америка!

— Опять?

— Снова. Мандраж бьет, вот и лезет в голову всякая ересь.

Мы старались своей болтовней загнать страх вглубь. Но это не особенно получалось. Страшно! Очень страшно! Во рту пересохло. Липкий пот стекал со лба, струился по груди и между лопаток холодной змеей страха, доходил до брючного ремня и растекался по пояснице. Нервы на пределе, каждая клеточка кожи приготовилась к боли. Господи! Дай мне, дай нам силы! Ведь ни за хрен собачий будут бить!