Дикий фраер

На самом деле он пытался понять, почему его так тянет немедленно повернуть обратно, но это ему никак не удавалось. Сказать, что в его голове образовалась каша, было бы неверно. Взять хотя бы перловку, которой его кормили в армии. Крупинка к крупинке, однородная масса, никаких посторонних примесей, за исключением приправы в виде поваренной соли. Полное единообразие. В голове же Петра от бесконечной мешанины событий образовался настоящий винегрет из мыслей, и теперь одни сменяли другие, будто кто-то их там без конца перетряхивал, не давая улечься как следует.

Винегрет… Петр сглотнул голодную слюну. Картошечка, огурчики, бурячок, морковочка. Сверху маслице подсолнечное. Свежий хлеб, крупными ломтями порезанный… «Жрать хочу», – догадался Петр.

«Надо просто поскорее покончить со всем этим, – решительно подумал он. – Забрать деньги, вызволить Эльку. С предчувствиями потом разберемся. В спокойной обстановке».

И он сделал шаг вперед. И Роман шагнул следом. И с этого момента Петр вообще забыл, что был момент, когда он хотел остановиться.

Долго они на пару шуршали в высоких зарослях, вытоптав вокруг приметной коряги целую поляну, на которой даже термос не укрылся бы от глаз, не то что чемоданчик. Петр хорошо помнил свой жест, которым зашвырнул свое счастье подальше. Несколько раз повторял его, используя сучья и камни, потом спешил к месту их падения, чтобы удрученно развести руками.

Понаблюдав за его упражнениями некоторое время, Роман распорядился:

– Полезай-ка в воду, атлет. Может, утопил ты чемоданчик по простоте душевной?

– Не должен, – удрученно вздохнул Петр. – Плеска я не услышал…

– А хлопанье крыльев?

– Каких еще крыльев? – поразился Петр глупости подобного предположения.

– Если чемоданчик не улетел, то он мог только утонуть, – злобно процедил Роман. – Так что в речку тебе лезть придется. Или есть другие предложения?

Вообще-то таковые имелись: почему бы Роме самому не омочить белы ноженьки, раз уж он жаждет войти в долю? Но Петр, который вчера собственноручно выбросил целую кучу долларов, страдал оттого, что оказался таким простофилей. Настоящий раздолбай в плетеных лаптях, это Элька правильно выразилась. Ему так хотелось исправить свою досадную ошибку, что он даже не обижался на Романа за манеру разговаривать свысока и произносить всякие обидные реплики. Заслужил, что поделаешь. И стремление загладить свою вину согнуло Петра в три погибели над ботинками, которые требовалось снять перед тем, как отправиться в воду, не зная броду.

Он не сразу сообразил, что за стремительная серая тень попала в поле его зрения, а когда тень сфокусировалась в нечто конкретное о голове, хвосте и лапах, его первой мыслью было: «Волк, бля!», а второй: «Бля, откуда?».

В детстве Петр перевидал немало волчьих шкур, потому что батя сдавал их куда-то, выручая за это деньги немалые, по деревенским понятиям. Иногда он притаскивал из лесу целые выводки волчат, а когда те взрослели и вырастали в бывшей кроличьей клетке до размеров средней дворняги, убивал и их, а шкуры потом растягивал на специальных рамах, чтобы выдать за отстрелянных матерых хищников.

Но теперь на Петра несся, едва касаясь лапами земли, вовсе никакой не щенок, а здоровенная клыкастая зверюга, положившая глаз почему-то именно на него, а не на стоящего рядом Романа. Она приближалась просто с ошеломляющей быстротой. Казалось, конечностей у нее гораздо больше, чем четыре, так стремительно они мелькали. Гигантская сороконожка какая-то!

– Стреляй! – крикнул Петр.

Краешком глаза он увидел, как спутник вздрогнул, развернулся и неожиданно припустил вдоль речки, как будто надеялся, что две его ноги проворнее четырех собачьих.

Это была все же собака, а не волк, как определил Петр, когда зверюга находилась уже в каких-нибудь двадцати шагах. Темно-серая, с песочными подпалинами, она мчалась вниз по склону, притормаживая передними лапами, чтобы не кувыркнуться через тяжелую лобастую башку. То и дело ее заносило боком, и это дало Петру пару лишних секунд для того, чтобы прийти в себя.

Немецкая овчарка, так он классифицировал ее, холодея от ужаса перед ее необъяснимой лютой злобой, направленной лично на него. Остановить такую псину мог разве что хозяин, а его поблизости не наблюдалось. И, сообразив, что рассчитывать он может только на себя, Петр ринулся навстречу опасности.

Отец убивал подросших волчат одним и тем же способом: точным ударом в кончик носа, который всегда оказывался смертельным. Иногда он вооружался палкой, а иногда, когда был поддатым, забивал зверенышей ногами, обутыми в кирзачи. И Петр, поражаясь своей неизвестно откуда взявшейся сноровке, в точности повторил отцовский прием.

Он взвился в воздух одновременно с атакующей овчаркой и резко выбросил вперед распрямленную ногу, подгадав подошвой прямо в морду, всю состоящую из частокола зубов, надсадного хрипа, брызжущей слюны и алого языка.

Столкновение двух устремившихся навстречу друг другу тел, собачьего и человеческого, получилось настолько сильным, что их разбросало в разные стороны, как городошные чурки.