Дикий Имбирь

— А мне это лицо не кажется таким уж виноватым, — сказала я, — по-моему, оно скорее печальное.

— Печальное? Ах, если бы луна могла поспорить с нами.

— Воздух такой чистый.

— Спокойно здесь.

— Не хочешь нарушить тишину?

— Споем?

— У меня совсем нет голоса.

— Да кого это волнует!

— Меня. Хотелось бы мне иметь такой же красивый голос, как у тебя, Дикий Имбирь.

— Знаешь, что говорит моя мама? «У француза был хороший голос».

— Ты имеешь в виду своего отца?

— Мама рассказывала, что он любил выключать свет и петь в темноте.

— А ты когда-нибудь слышала, как поет твой отец?

— Не помню. Мама говорит, что слышала. Мама пела мне его песни. Она хочет, чтобы я сохранила память об отце. Но кому же надо помнить реакционера?

— А твой голос?

— Я неплохо пою… Ну, вообще-то, мне даже нравится петь.

— Споешь мне что-нибудь?

— Конечно нет.

— Я знаю, как выглядел твой отец, если ты споешь, то я смогу представить себе, какой у него был голос.

— Пойдем, Клен. Мне нужно в туалет.

— Присядь где-нибудь, как крестьяне. Дикий Имбирь отошла, и вскоре я потеряла ее из виду.

Я легла на спину. Вокруг царила глубокая ночь. Мне вспомнился мой собственный отец, по которому я очень сильно скучала. От этих мыслей мне стало как-то не по себе, воздух уже не казался таким свежим, а небо превратилось в огромную ладонь, пытающуюся раздавить меня. Я почувствовала какое-то непонятное беспокойство, страх перед будущим. В голове крутилось слово «побег». Я хотела бросить школу и семью и стать маоистом. Это был единственный путь, суливший достойное будущее. Чтобы найти хорошую работу, надо быть маоистом. Но, с другой стороны, что-то меня смущало, я не была уверена, что, став маоистом, обрету счастье. Я не ждала с нетерпением окончания школы. Будущее не казалось мне таким светлым, как обещал Председатель Мао. Возможно, это голод и постоянные тяготы жизни действовали на меня столь угнетающе. И мой отец: то, как с ним обращались. В моей семье Культурная революция никогда не вызывала энтузиазма. Все мои братья и сестры считались политически недальновидными. Мне тоже было непонятно, к чему это все должно привести, В любом случае, рекорд Вечнозеленого Кустарника на конкурсе по цитированию изречений Мао произвел на мою подругу большее впечатление, чем на меня.

Вдруг я услышала пение, на какой-то момент мне даже показалось, что это плод моего воображения: такой нежный, чистый, берущий за душу голос. Песня была на иностранном языке. Это показалось мне странным. Неужели это пела Дикий Имбирь? Что это была за песня? Она на французском? Моя подруга пела так, словно владела этим языком, хотя на самом деле она его не знала, в этом я была уверена.

Песня звучала еще какое-то время, потом она стихла, и вновь появилась Дикий Имбирь.

— Звучит странно, да?

— Мне понравилось. Очень.

— Это шпионская шифровка, — пошутила она.

— Что ж ты тогда ее пела?

— Хотела, чтобы ты услышала, чем мама забивала мне голову. Правда, с началом Культурной революции она перестала.

— О чем эта песня?

— Понятия не имею.

— Врешь. Мама наверняка тебе рассказывала.

— Ну ладно, рассказывала. Сказала, что она о любви. Стихи мерзкие и отвратительные.

— А мне кажется, что они очень красивые.

— Не будь глупой, Клен.

— Но это правда. Они показывают, как сильно ты скучаешь по отцу.

— Ты же не знаешь французского.

— Ты тоже.

— Что же заставляет тебя думать, будто я по нему скучаю?

— Твой голос.

Она удивленно молчала.

— Мне правда очень нравится твой голос, — заверила я подругу.

— Он бы понравился тебе еще больше, если бы я пела: «Я скучаю по Председателю Мао». У меня бы получилось не хуже, чем по радио.

Прежде чем я успела сказать, что мне ужасно надоела эта песня, которую постоянно повторяли по радио и во время церемоний, она повернулась лицом к полю и запела в полную силу своего голоса:

Я поднимаю голову
и вижу Большую Медведицу.
Я скучаю по тебе, Председатель Мао.
Я голодаю, стремясь к тебе,
Думая о тебе, я вижу свет во тьме,
Мысли о тебе дают мне силы.
Тебе я обязана своей жизнью,
Тебе я обязана своим счастьем.

Высоко в небе светила луна, озаряя все поле яркими лучами серебристого света.

На ужин мы ели сваренную в котле с коричневым рисом траву екай. Цвет этой пищи был настолько мерзок, что многих начало тошнить. Через час после ужина все собрались в тесной комнате, нашей спальне.

— Знаешь, Дикий Имбирь, та французская песня мне все-таки больше нравится, — призналась я подруге, когда в комнате погасили свет и мы улеглись спать. — Особенно теперь, когда я знаю, что это та самая песня, которую пел твой отец.

— Клен, прошу тебя, не надо опять заводить разговор о французском призраке.

— Да ладно, мне так легче бороться с тошнотой.

— Говори о чем угодно, только не об этом призраке.

— Но, Дикий Имбирь, этот призрак живет в твоем голосе, и мне кажется, что это очень добрый призрак.