Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть

Тем из нас, кому повезло жить в местах, где инфекционные заболевания встречаются редко, или там, где благодаря успехам общественного здравоохранения они со временем стали редки, угрожает немалая опасность неверно отреагировать на показавшийся болезненным безвредный признак (существует меньшая опасность не среагировать на настоящий признак заболевания и пропустить инфекционную болезнь). Наибольший ущерб заключается в том, что иммунная система и формы поведения, направленные на защиту от болезней, могут стать избыточно активными. Примечательно, что Шаллер, изучая реакции испытуемых на стимулы, связанные с болезнью, демонстрировал людям картинки, похожие на те, что мы ежедневно видим по телевизору. Могут ли наши организмы реагировать не только на реальных больных людей, но и на их показ по телевидению? Этого пока никто не знает.

Более коварная ловушка, подстерегающая нас, и более высокая цена, которую приходится платить обществу, заключаются в том, что ошибочное толкование нашим организмом признаков каких-то групп населения как болезнетворных приводит к тому, что мы начинаем подсознательно избегать представителей этих групп. Шаллер уже высказывает (и отрывочно иллюстрирует) идею о том, что многие признаки старости и неинфекционных болезней (таких как патологическое ожирение), а также признаки инвалидности могут пробуждать в нас чувство отвращения. Если это так, то здесь мы имеем дело со случайностью; наше подсознание спутало признаки старости, ожирения и инвалидности с признаками инфекционных заболеваний. Шаллер показал, что, когда индивиды воспринимают болезнь как угрозу, они склонны к поступкам, которые можно истолковать, например, как возрастную дискриминацию[132]. Те же результаты получены при исследовании нашего отношения к людям, страдающим ожирением; это отношение тем хуже, чем больше мы сами боимся заболеть. Такие реакции, если они и в самом деле реальны, оказывают сильнейшее влияние на то, как наши общества относятся к старикам, инвалидам и хроническим больным. Не подлежит никакому сомнению, что во многих местах эти люди живут в социальной изоляции. То, что этот остракизм является результатом ошибочно истолкованного организмом эволюционного отвращения, – пока всего лишь гипотеза, но весьма и весьма правдоподобная. Независимо от того, так это или нет, поведенческая иммунная система, все хитросплетения которой нам еще только предстоит понять, лишь частично функционирует в мире, который мы для себя создали. Она подсознательно подталкивает нас к действиям еще до того, как мы успеваем осознать, правильно мы поступаем или нет.

Между тем Финчер и Торнхилл продолжают свои исследования и делают все более и более радикальные выводы. Они уже задумываются, не приводит ли чрезмерная ксенофобия и коллективизм, характерные для мест с высокой инфекционной заболеваемостью, к укреплению разделяющих культуры границ и к усилению разобщенности народов. Что, если, – говорят Шаллер и его коллеги, – болезни, ксенофобия и коллективизм и есть причины, по которым трудно построить и сохранить демократию? Что, если они же играют не последнюю роль в возникновении войн? Пока эти теории пользуются лишь ограниченной поддержкой в научном сообществе, но они только зародились, и нам потребуется время, чтобы лучше их понять и оценить. В любом случае существуют, наверное, и альтернативные объяснения; эти же теории, если они окажутся верными, грозят перевернуть все наши представления о ходе человеческой истории. Кстати, если вы заинтересовались, то могу по секрету сообщить, что Торнхилл продолжает набирать студентов. Если вам повезет и вы попадете в их число, вашей обязанностью будет выдвигать новые великие идеи. Но есть и хорошая новость – в биологии животных (будь то люди, гремучие змеи или скорпионницы) гораздо больше непознанного, чем известного, и так будет еще очень долгое время, так что материала для новых идей предостаточно.

Часть VII Будущее человеческой природы

Глава 15 Революционер поневоле