Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

В сессионные дни Михаил с Ириной вместе почти и не были. Утром, когда он вставал на работу, а подниматься ему приходилось; раным-рано, Ирина уже сидела на кухне, обложившись конспектами и учебниками. Стараясь не мешать ей, Михаил бесшумно одевался и крался к двери, чтобы выскользнуть незамеченным. Но всякий раз возле самой двери Ирина настигала его и силком усаживала пить чай. Он к завтракам не привык: с утра у него не было аппетита, но этот чай и заботы жены радовали его и наполняли ощущением новой жизни. И вечером, когда Михаил возвращался от матери, Ирина, заслышав его летящие шаги, распахивала дверь и нетерпеливо выходила на лестничную площадку, в простеньком цветочковом халатике, такая домашняя, ждущая, родная. Однако вечера тянулись для Михаила мучительно долго. Жена на кухне как кассирша за стеклянной перегородкой — не подступись. Он места себе не находил. Сзади подкрадется, обнимет ее, а она сбросит его руки и даже не посмотрит. То Михаил примется читать, но чтение на ум не шло. То начнет с магнитофоном возиться, то встанет у кухонной застекленной двери и смотрит, смотрит на свою Ирину, чтобы она оглянулась на его взгляд, улыбнулась, смягчилась душой и хоть бы минутку побыла с ним.

Зато сколько радости было, когда Ирина сдавала экзамен. Тогда она обязательно покупала торт и за чаем без умолку рассказывала, как трусила, какой ей достался билет и как все хорошо обошлось. Она была так простодушна и мила в это время, что Михаил затаив дыхание слушал ее, смотрел на нее, все еще не веря своему счастью.

2

Ирина сидела над учебниками, а Михаил, стоя перед холодным стеклом балконной двери, смотрел сквозь ночь на шиферную крышу родного дома, где одиноко коротала время мать. Что делает она сейчас? Смотрит телевизор или сидит на кровати и, уставившись в одну точку, думает о нем?..

Всякий раз, когда Михаил живо представлял старую и родную комнату, наполовину затененную абажуром, и мать, мнущую свою больную руку здоровой рукой, его всего точно дергало током, как будто материнские думы о нем обладали какой-то энергией, и энергия эта тревожила в нем совесть.

Ирина так ни разу и не попроведала свекровку, ссылаясь на экзамены, и в редких разговорах о ней называла ее то Анной Федоровной, то тетей Нюрой, а то и вовсе бабой Нюрой. И это после того, как Михаил написал ее родителям письмо, в котором называл их папой и мамой, просил руки их дочери и благодарил за то, что у них Ирочка такая милая и заботливая. Конечно, здраво поразмыслить, ну какие Шурматовы ему папа и мама. Чужие люди. Так же, как и для Ирины его мать. И навеличивать стариков по имени-отчеству — самое то. Однако Шурматовы — родители любимой жены, самого родного и близкого человека, стало быть, они и Михаилу родители, и с него не убудет, если он станет звать их папой и мамой. Ему это не трудно, а старикам приятно. Взять его мать, так она и вовсе как ребенок. Все ждет, когда Ирочка управится с экзаменами и навестит ее и даже не сомневается, что та назовет ее мамой. Уж кто-кто, а Ирочка ее уважит: вместе бедовали в больнице и после до кой поры связи не теряли. Да и сам Михаил остолбенел, услышав от жены «бабу Нюру». Уж от Ирины-то он никак не ожидал такого бессердечия. Неужто так трудно пересилить себя и порадовать старую, больную женщину? А ведь совсем недавно Ирина находила для нее добрые слова… Похоже, она до сих пор не может представить себя в положении невестки. Видно, мать для нее все еще остается тетей Нюрой. Лучше бы они не знали друг друга прежде. Тогда не надо было бы перестраиваться на новый лад, приспосабливать свои чувства. Ирина барьер преодолеть не может, фальшивить не умеет — вот и проблема. Хотя стоило ей чуть-чуть напрячь душу, не полениться — и все было бы по-хорошему. Неужели она об этом не думала, не готовилась? Да ведь и судить-то ее строго нельзя: ей небось и самой, несладко…

Когда Михаил предложил сыграть свадьбу, Ирина возразила:

— Нет, нет, нескромно это. Ты же, Мишуня, сам не переносишь суеты. Мы с тобой по-простому. В загсе Люська секретарит, своя девка, мы с ней за одной партой три года сидели. Она распишет нас без всякой помпы. Да и не на что нам представление устраивать. Мои еще опомниться не могут от твоего письма. Твоя мать сама от нас помощи ждет. Так что разумнее всего сделать так, как я предлагаю. По-скромному. Ну, если к бабе Нюре с тортиком зайдем из загса, посидим. Как ты на это смотришь?

Последние слова Михаил выслушал с болью в сердце.

— Насчет того, чтобы расписаться — и никаких, ты это правильно. Мне самому дико кажется, когда просадят тыщи, а через месяц расходятся как в море корабли. Да и выставляться неудобно. Подумаешь, персоны нашлись! В этом ты права. Ну а как с матерью быть? Не признаешь ты ее. Нет, не про то я, чтобы обязательно звала ее мамой. Не поворачивается язык? Бывает, коли сразу не повернулся. Но, кажется мне, и душа твоя к ней не поворачивается. Объясни же, наконец, в чем дело?