Дикий цветок

Лодки плыли по каналу, глубоко погруженные в воды, ибо были загружены бойцами и вооружением. Они тяжело передвигались по пылающим волнам. Ребята кричали: «Фельдшера!»

Мы рванули из лодок в темное месиво у берега, по сути, болото, и двинулись вперед между камышами. А ребята все кричали: «Фельдшера!» Белые аисты вспархивали из камышей и улетали в ночное пространство. Куда они доберутся, эти красивые птицы? Упал снаряд, и пыль взметнулась высокой стеной. Когда она рассеялась, солончаки осветились белой холодной молнией. Хищные птицы били по воздуху крыльями, а ребята кричали: «Фельдшера!» Мы шли по горло в болоте и оружие несли на головах, пока не дошли до шоссе, ведущего к бункерам египтян. Наши самолеты разрушили шоссе. Я споткнулся и упал в воронку от бомбы. Все пространство было освещено, как днем, массированным огнем из всех стволов. Ребята бросались в этот ад группами. Я видел лишь их ноги. Командиры кричали, самолеты гудели, снаряды летели, гранаты взрывались, и ребята кричали «Фельдшера!». А я в этой воронке, вне всей этой катавасии. Я тоже кричал: «Фельдшера!» Никто меня не слышал. Кричал до тех пор, пока не сдали голосовые связки. И тогда я смолк и лишь шептал себе: в этой могиле я свободен. Правда, я не прорвался в пустыню, но зато хотя бы нахожусь глубоко в земле, и война проходит надо мной. Я слышал взрывы гранат в бункерах египтян и понял, что ребята дошли до цели, а надо мной небо распростерло купол огня, и милосердный Бог уложил меня во тьму ямы. И я пытался двигать телом в моей могиле, наедине с собой, перед лицом собственной смерти.

Соломон, добрый мой друг. Прыгая с самолета, падают с высот в неизвестное, и тогда каждый свернут в своем страхе, и каждый одинок. Но ты летишь навстречу своей судьбе, и даже если это полет навстречу твоей смерти, он медленный и спокойный. Я же упал в воронку посреди ада, пытался выкарабкаться, скребя руками по земляной стене, и было физическое ощущение смерти. Что-то ползло по моей руке и бросало меня в дрожь прикосновением небытия. Я пытался думать о чем-то приятном, хорошем, возвышенном, но все замыкалось в моей душе, я отключился от самого себя. Война гремела в моей могиле, и я пытался философствовать с самим собой. И даже хвастался перед собой, что не боюсь воссоединиться с моими праотцами. Быть может, эта великая ложь и есть цена жизни. Быть может, для меня жизнь кончилась, и единственно, что я могу сказать себе: Мойшеле, не бери близко к сердцу, все проходит, дорогой. Даже жизнь. Сказал я себе это, и мне даже немного прибавилось силы. И тогда я встал на ноги и выпрямился. Положил оружие у ног, поднял руки к небу и смирился со своей судьбой. Надо мной, на разрываемом снарядами шоссе, между ребятами и пулями метались на смерть перепуганные животные – куры и гуси, ослы и верблюды. Все искали укрытие от войны. До того впали в страх, что не видели хлопкового поля и плантации манго, и укрытия между стволами бананов. Всю эту теснящуюся вдоль шоссе зелень я видел даже из моей ямы. Внезапно упала на меня тень, и верблюд опустил голову в мою могилу, моргал, цокал губами, словно нашел у меня воду для своей пересохшей глотки. И действительно он высосал из меня все соки. Хищный верблюд в хищной войне лишил меня надежды. Попадет в него снаряд, упадет на меня падаль и погребет нас вместе в одной могиле. Братская могила для верблюда и меня. И тут возник пахарь. Он очень любит животных, и даже в разгар боя пришел спасать верблюда от смерти и утащить его в глубь плантации. Пришел пахарь за верблюдом и нашел меня.

Увел верблюда под укрытие бананов, а меня вытащил из моей могилы. Благодаря перепуганному животному я выбрался из моей глубокой ямы, рванул к египетским бункерам, и операция была завершена.

Соломон, добрый мой друг, ты просил у меня писать только правду. Именно это я и делаю. Вернулись мы домой с нашими мертвыми и ранеными, а дом наш – у насыпи, забран в железобетон и окутан проволочным заграждением. Вышли мы из лодок, и ветер швырял в нас песок, пустыня нападала колючей пылью. Я поднялся на насыпь и огляделся. Дальний горизонт над Синайской пустыней был светел, луна и звезды вновь начали сиять. Обернулся в сторону канала, который был тих. Одинокие вспышки огня, редкие выстрелы еще гремели. Хищные птицы шумели в воздухе и летели в сторону египетского берега. Иногда слышался одинокий вопль, и непонятно было, из горла ли человека или животного. Голоса ночи пугали меня, и я чувствовал своей плотью скорбь распотрошенной земли, комья которой покрывают мертвых. Я поднял камень с насыпи и швырнул его в воды канала. Так учил меня отец – положить камень на могилу матери на вознесение ее души. Затем спустился с насыпи и вошел в укрепление. Ребята открыли боевой паек, и я пил сок, пил и пил, и жажда не проходила, и сухость языка не проходила. И тут я увидел впервые, что я весь в кровоточащих царапинах от падения в воронку. Пришел фельдшер и комбат, осветил меня фонариком и сказал: «Езжай домой!» «Домой? – разгневался я. – Что вдруг домой? Тому, кто лежал в яме, нужен еще дом?!»