Дикий цветок

Солнце поднимается все выше и выше, тень от смоковницы становится все меньше и меньше. В баке бабки кипит вода. Махлуф, и Маймон, и отец Иусуф, и бабка молчат, и молчание это доходит между ног бабки до ушей маленького Рахамима. Вдруг отец кричит в открытое окно: «Мазаль, йалла!» Мать выходит во двор и приносит доску для игры в нарды, называемые здесь «шеш-беш», и кубики для бросания. Не поднимая головы, она проходит мимо бабки и кладет доску на столик. Ветер развивает платок на ее голове. Мать Мазаль, женщина, соблюдающая традиции и кошерные правила. Она возвращается молча в дом. Кубики стучат по доске, а тень все больше сокращается, а ветер усиливается и закручивает песок Димоны. И снова отец поворачивает голову к открытому окну:

«Мазаль, йалла!»

«Что ты хочешь?»

«Принеси арак».

«Но нет арака».

«Йалла, Мазаль!»

«Что ты хочешь?»

«Принеси кофе».

«Но нет кофе».

«Йалла, Мазаль!»

«Что ты хочешь?»

«Принеси фисташки».

«Но нет фисташек».

«Йалла, Мазаль!»

«Что ты хочешь?»

«Воду, йа Мазаль, воду!»

Стояли скамеечки против обжигающего солнца Димоны и против ног бабки, между которыми любопытные глазки маленького Рахамима познавали мир. Отец сидел напротив Маймона и бросал кубик на доску. Сидел Махлуф и готовил все тот же урок по ивриту. Вода из стаканов была выпита до последней капли, и Махлуф рассказывал бабке что-то, связанное с Марокко, бабка смотрела на отца, отец – на Маймона и на крону смоковницы, и никто из них не слушал Махлуфа. Слишком жарко в Димоне, чтобы слушать рассказы из прошлого.

Солнце стоит в зените, и нет уже тени под смоковницей, и отец закрывает игральную доску, собирает кубики и уходит в дом. Когда он проходит мимо бабки, она шепчет: «Мудрый Иусуф Бен-Саид, цветок, перемолотый в пыль».

Маймон и Махлуф так же берут свои скамеечки и покидают двор, и между ног бабки видны лишь пустые стаканы на столике отца, и в них поигрывают лучи солнца. От жары и жажды маленький Рахамим заходится в плаче, и бабка сердится:

«И ты тоже что-то хочешь?»

Груды железа виднелись между кривыми ножками старой швейной машины. Под подобием плиты, которую Рахамим соорудил из ржавых железных прутьев, шипел горящий хворост, и он поставил на огонь небольшой лист железа, а на нее поставил кофеварку, чтобы сварить кофе для Адас.

Он смотрел на хворостины, исчезающие в огне, и шептал:

«Бабка пекла лепешки на такой вот плате. Минута, и лепешка готова. Я-то всего лишь варю на этом кофе. Это – кофе? Бабка давила кофейные зерна ногами на медном подносе. Юбка натягивалась на ее ногах, а я ползал вокруг, слушая, как трещат зерна. И какой кофе варила бабка из кофейных бобов, получаемых по норме. Запах кофе распространялся по всему дому. Как-нибудь я расскажу тебе, Адас, о бабке моей всю правду. Есть у нее секрет, который я могу открыть только тебе. Когда я хотел рассказать это Лиоре, она сказала, что ей надоела моя бабка. Но тебе я как-нибудь обязательно расскажу».

Лист железа раскалился, вода в кофеварке кипела, и аромат кофе плыл над грудами хлама. Налил Рахамим дымящийся кофе в маленькие чашечки и одну подал Адас. Хворост под плитой дымил, и огонь постепенно угасал. Рахамим вдыхал аромат кофе, но не пил его, не отрывая взгляда от сгоравшего хвороста. Время от времени еще вспыхивали языки огня, пока совсем не погасли. Адас удивленно смотрела на шлейф света, что блуждал между тенями, отражаясь в блестящей поверхности зеркала.

Когда-нибудь Рахамим еще расскажет ей о секрете своей бабки. Когда-нибудь еще вернется Мойшеле с войны. А, может быть, вообще нет в мире этого «когда-нибудь», и вся надежда на будущее всего лишь мелькнувший и исчезающий среди теней свет.

Рахамим обхватил своей широкой ладонью чашечку кофе, как будто хотел ее раздавить в пальцах. Темные волоски на его руках ощетинились, мышцы лица дрожали, рот чуть искривился, словно бы он чувствовал тяжесть мыслей Адас. Сидели они на скамейке, приделанной к плугу, и молчали. Слышно было лишь воркование голубей. Мастерская Рахамима полна шумных голубей – он их кормит и поит, и они летают под крышей, и садятся на железные груды. Теперь их воркование докатилось до зеркала и смешалось с печалью Адас, и она сошла со скамейки, чтобы отдалиться от зеркала. Рахамим тоже встал и слил остатки кофе в маленькую тачку – этакую «изюминку» среди всего этого хлама. Раньше на ней возили строительный материал. Рахамим заполнил ее землей и посадил в ней ростки «наны» и перца, и вообще растений, из которых готовил острые приправы по рецепту бабки. Днем он выкатывал цветущую тачку перед строением, на солнце, а вечером вкатывал ее назад. Ночью поливал ее кофе, который, по мнению его бабки, хорошее удобрение для растений.