Дикий цветок

Фраза эта возвращается, не отстает. В кроне фикуса испуганно чирикает птичка. Рами напрягает зрение и при слабом свете фонаря видит кота, бесшумно карабкающегося по стволу. Летучие мыши простирают черные крылья над зеленой листвой. Птичка улетает, вероятно, оставив в гнезде птенца, и она беспокойно кружится неподалеку. Кот подбирается к птенцу! Рами свистит псу, чтобы тот проснулся и напал на кота. Пес встает, кружится, но не лает, ничего не видит, опять ложится на старое место. Злое животное продолжает подбираться к гнезду, и Рами не выбегает, чтоб его отогнать. Беспомощен он в эту ночь, даже пес ему не подчиняется. Ангел смерти, действующий без всякого сопротивления со стороны, обернулся черными обликами летучих мышей. Хищник добрался до жертвы, вся крона шумит, слабый птичий лепет несется из листвы. Рами шепчет: «Маленькая падет жертвой!» И не слышно голоса, кроме его шепота. Замолкло чириканье в кроне. Хищник, удовлетворенный, беззвучно соскальзывает и исчезает. И кто будет его преследовать? Кибуц спит, и Рами единственный, кто бодрствует в квартире Соломона. Крона фикуса перестала шелестеть, лишь голос в душе Рами:

«Малютка погибла!»

Час между тьмой и светом, час рождения нового дня. Сияние неба погасло, и глаза Рами прикованы к небесной пустоши, и не отличают разницу между домом и пустыней. Из этого серого пространства возникает гул мотора джипа. Рами закрывает глаза и прислушивается.

Этот звук беспокоит его издалека. Капитан Рами слышит звук двигателя автомобиля майора Мойшеле, и напрягается в ожидании встречи. Рами командует военным поселением одновременно несущим службу и занимающимся сельскохозяйственными работами. Негев – не Синай, но и его нельзя сбросить со счета. Холм, на котором расположено поселение, это не укрепление на берегу Суэцкого канала, но и он – зеленый островок в стране бесконечных, носимых ветром песков, ковчег Рами, плывущий в море лёссовых грунтов. Рами вошел в этот ковчег, чтобы избавиться от обвинений и наказания со стороны Адас и Мойшеле. Сидел он там, окруженный песками, осажденный горами, в тюремной камере души с решетками одиночества, под усиленной стражей камней, скал и утесов. Дневное развлечение – следить за тем, как земля завивается смерчем силой восточного ветра. Дневной маневр – поднять глаза к небу, держаться прямо и не опускать голову. Небо ослепляет резким светом, сияет днем и ночью. Пустыня не отличает свет от тьмы. Она не освободила Рами от Мойшеле, который всегда рядом.

Знакомая улыбка на губах, моргание. Знакомое бормотание – «привет», «что слышно», и «нет проблем», и «все в порядке». И Мойшеле сжимает зубами трубку, выпускает клубы дыма, играет в бывалого офицера-вояку, стального мужчину. Глядел Рами на трубку и удивлялся, каким образом тот выпускает дым, уголком рта или ноздрями. Мойшеле играл свою роль на высоком уровне, и с одинаковой серьезностью вел себя в поселении Рами или у себя в укреплении на Суэцком канале. Хотелось Рами сказать ему: «Ну-ка, улыбнись!», но, конечно же, не произносил ни слова, а лишь покачивался в кресле, удивительном, качающемся кресле, как у всех воинских командиров. Ожидал Рами, что Мойшеле все же что-то скажет, но так и не дождался. Взгляд майора Мойшеле скользил по стенам, которые украшал написанными на листках сентенциями старшина Цион Хазизи. Над головой Рами висела надпись: «Знай, перед кем стоишь!» И с высоты этой надписи глаза Мойшеле спустились к Рами, который, в общем-то, сидел в командирском кресле, но не выглядел, как командир. Шевелюра на его голове была в растрепана, как и борода, и военная форма выглядела на нем неряшливо. Этот командир пока не создавал армию. Глаза Мойшеле смотрели на Рами и листки Циона Хазизи. Рами надоело хмурящееся лицо майора Мойшеле и хотелось ему сказать: «Послушай, мы что, не были раньше друзьями?» Но, конечно же, не сказал ничего такого, только положил ногу на стол, около чашки и блюдца – показать Мойшеле свои явно не образцовые сандалии. Они были и вправду истрепанными, но очень удобными, ибо ветер и песок свободно забирались в них, и так же свободно вытряхивались. Чашку тоже украшала надпись «Самая лучшая теща». В «теще» чернел кофе, а блюдце лежал бутерброд с желтым сыром. Все это было приготовлено сержантом для Рами. Это способ сержанта Хазизи быть любезным своим командирам, но у Рами в пустыне отсутствует аппетит, который пробуждается лишь дома. Глаза Мойшеле смотрели на бутерброд, и Рами пододвинул ему его вместе с кофе:

«Бери».

«А ты не хочешь?»

«Зубы».

«Болят?»

«Онемели».