Дикий цветок

Соломон отрывает взгляд от собственных пальцев и устремляет его на затихшую аллею. Долина шумит голосом свежего ветра, и весна проходит над двором кибуца. Окна, которые были заперты в часы хамсина, открываются, и во все углы врывается ветер. Вновь зеленеет долина, пускает ростки и цветет. Сок бродит в деревьях, врывается в гущу ветвей, и все живое и растущее прорастает, созревает и благоденствует. Долина, израненная хамсином, вдыхает всей грудью неожиданно обрушившуюся на нее свободу. Птицы устраивают концерт и кружат в воздухе. Хамсин сломал себе хребет, и долина опьянена жизнью. Соломон все смотрит и смотрит на то место, где стояла Адас, не может оторвать взгляда от опустевшей лужайки, и шепчет:

«Когда оканчивался хамсин, не знал Элимелех, где что растет, где что цветет, где он сам».

Двор полон шума и суеты, и слышен поверх лет голос Элимелеха:

«Весна и я – мы как единое целое, вместе».

Смотрит Соломон на тропу, ведущую в гору, к дум-пальме на ее вершине, глубокий вздох его смешивается с голосами во дворе и возносится по темнеющим скалам:

«Господи, – Ты, весна и я – мы вместе. Дай мне ощутить хотя бы еще раз вечность. Твоего роста. Дай мне ощутить в моей печальной весне, радость цветения, которое не иссякнет вовек. Господи, дай мне ощутить еще хотя бы раз трепет жизни, который разгорячит мою старческую кровь, кинет мне полоску вечной зелени между зеленеющими деревьями, между наливающимися соками плантациями, тростником на берегу болота, рядом с источником. Господи, дай мне силу блуждать по дорогам, гнаться за вечной своей любимой, радостью моей жизни, которая воплотилась в образе Адас. Господи, сделай доброе дело, верни мне мою девочку и слушай мои истории об Элимелехе. Себя я скрываю в этих историях, а Мойшеле и Адас не хотят их слушать, ибо я сказал, что истории эти исчерпаны. Но историю о хамсине и Элимелехе я еще не рассказал».

В тот жаркий день пришел я к Элимелеху в полдень. В разгар весны сошел этот тяжкий хамсин в долину, которую мы тогда называли степью. Элимелех сторожил в ночную смену, и только встал с постели. Я нашел его шалаш пустым и сидел на его пороге, ожидая Элимелеха. Жаркий ветер, дующий с востока, обвевал меня дыханием раскаленной пустыни. Свинцовое небо покрыло землю, герметизировав ее крышкой пекла, и струи хамсина мели по ней так, что поверхность ее лопалась и отделялась, как скорлупа. Горячий ветер взъерошивал крону эвкалипта и шумел в моих ушах. Я беспомощно сидел на этой верхушке, где Элимелех соорудил на ветвях свое жилище. Взгляд мой был обращен на двор кибуца, из которого хамсин вымел все признаки нормальной жизни. Человек, скотина и растительность были поражены этим пеклом и пылью. Серость облаков, пригнанных хамсином, и краснота испепеляющего солнца, смешались и стерли все природные цвета. Зеленое, красное, желтое и коричневое светились серебром пыли. Воздух, охваченный лихорадкой, пах жженой резиной. Пылающие жаром поселения распространяли по долине запахи гниющей падали, зловонных вод, мусорных свалок и вянущих растений. Даже острый запах эвкалипта не мог перебить эту вонь. Я спрятался в шалаше. Раскрытый дневник Элимелеха лежал передо мной, и я начал читать:

«…Ветер пустыни обжигает, небо и земля пылают, и я в плену огня. Нет милосердия и справедливости в хамсине. Нет мне спасения от пламенных порывов ветра. Наэлектризованный воздух стучит в моих висках, лихорадит тело. Воздух сотрясает все вокруг меня долгими пламенными волнами. Растения сгорают, виноградные лозы дают испорченные гроздья. Птицы разевают клювы, пытаясь поймать глоток воздуха. У них обвисают крылья, они падают и гибнут. И мне тоже нет спасения от смерти. Страна агонизирует в объятиях хамсина, и меня эти объятия не отпускают. Смерть сошла на свежие ростки, которые только пустили зеленые побеги. Так и меня, первенца, настигнут щупальца хамсина и прикончат в этой пустынной степи. И все же, несмотря ни на что, есть в суховее и милосердие, и справедливость, ибо он опьянен жизнью. Горячий ветер воспламеняет мою кровь, сжимает мое лицо раскаленными добела клещами, напрягает вены на моих висках. Хамсин вносит в мою душу беспокойство и безвыходность.

Пылающее небо и сохнущая земля обостряют мои чувства видениями и мечтаниями. Воздух возносит передо мной своим огнем фантомы. Хамсин обнажает странную связь между Ничто и Сущим, смешивая их, и обжигающий ветер пробуждает во мне стремление выйти в путь…»

Господи, Боже мой, Элимелех пошел искать воплощение своих галлюцинаций! Страх проник в мою душу, и вернул меня к выходу из шалаша, бежать вслед за Элимелехом, или хотя бы найти его издалека, взглядом. Долина опустела в этот полдневный час, и взгляд мой скользнул вверх по горной тропе. Земля там словно вздыбилась куполом, покрытым густой зарослью конопли, и когда ветер прочесывал эти заросли, стебли конопли вставали, как иглы ежа, и шумели, словно их охватил огонь.