Дикий волк

— Полагаю, вам пора узнать, что в пределах данных этих стандартных, но довольно точных и полезных тестов вы настолько нормальны, что кажетесь аномалией. Конечно, слово «нормальный» не имеет точного объективного значения. В количественных терминах вы средняя величина. Например, отношение экстраверсии-интраверсии у вас 49,1. Это означает, что интраверсия превышает экстраверсию на 0,9 процента. Очень редкий случай. Но то же соотношение наблюдается и по всем остальным параметрам. Если нанести их на один график, получится линия, где-то на уровне пятидесяти процентов. Стремление господствовать у вас, например, 48,8. Вы не господствуете и не подчиняетесь. Независимость-зависимость — то же самое. Созидание-разрушение по шкале Рамиреса — то же самое. Ни то и ни другое. Или и то, и другое. Везде, где есть оппозиция, полярность, вы посередине. По всей шкале вы находитесь в точке равновесия. Вы так тщательно все убрали, что ничего не осталось. Уолтере в Медицинской школе истолковал эти результаты несколько по-другому. Он видит в этом стремление к гармонии с обществом, а я — с самим собой. Во всяком случае, вы человек середины. Остается теперь только подшить «Глюмдальклич из Бробдингена» и все будет ясно. Черт!

Он ударился головой о панель, сразу забыв закрыть Усилитель.

— Ладно. Вы странная рыба, Джордж. И самое странное в том, что в вас нет ничего странного.

Он рассмеялся своим бурным оглушающим смехом.

— Попробуем сегодня по-другому. Никакого гипноза, никакого сна. Нет j-стадии и нет сновидений. Сегодня я хочу подключить вас к Усилителю в бодрствующем состоянии.

Сердце Орра сжалось, хотя он не знал почему.

— Зачем? — спросил он.

— Главным образом, чтобы получить запись с вашего нормально бодрствующего мозга под усилением. На первом сеансе я сделал такую запись, но тогда Усилитель не был настроен именно на вас. Теперь я могу усиливать индивидуальные характеристики вашего мозга. Потом сравним показания с записью j-стадии и с записями других пациентов, нормальных и анормальных, Я хочу понять, Джордж, что же в вас действует. В конечном счете, главный вопрос — почему ваши сны имеют такой эффект?

— Зачем? — повторил Орр.

— Зачем? Как, разве вы здесь не для этого?

— Я пришел, чтобы меня вылечили, чтобы научиться не видеть эффективных снов.

— Если бы это было так просто, разве вас послали бы в ХУРАД — ко мне?

Орр опустил голову на руки и ничего не сказал.

— Я не могу показать вам, как остановиться, Джордж, пока не пойму, как вы это делаете.

— Но когда поймете, вы скажете?

Хабер отклонился назад.

— Почему вы так боитесь себя, Джордж?

— Я не боюсь себя, — сказал Орр.

Руки у него вспотели.

— Я боюсь…

Но он слишком боялся, чтобы произнести местоимение.

— Боитесь изменить реальность. Я знаю. Мы это проделывали много раз. Но почему, Джордж? Вы должны задать себе этот вопрос. Что плохого в изменении мира? Попытайтесь отвлечься от себя и взглянуть объективно. Вы боитесь утратить свое равновесие. Но изменения не нарушают вашего равновесия. В конце концов, жизнь не статичный объект. Это процесс. Она никогда не стоит на месте. Интеллектуально вы это понимаете, но эмоционально отказываетесь принять. Ничего не остается прежним в следующий момент, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Жизнь, эволюция, вся вселенная, пространства времени и материи, энергия, само существование — все изменяется.

— Это лишь один аспект, — сказал Орр. — Есть и другой — постоянство.

— Когда мир перестанет изменяться, наступит царство энтропии, тепловая смерть вселенной. Чем больше движения, пересечений, противоречий, изменений. Тем меньше равновесия и тем больше жизни. Я за жизнь, Джордж! Жизнь сама по себе — это борьба. Невозможно жить в безопасности. Такого понятия вообще не существует. Высуньте голову из своей раковины и живите полнокровной жизнью. Вы боитесь гигантского эксперимента, который мы с вами проводим. Мы на краю открытия огромной силы на благо всего человечества. Это абсолютно новое поле антиэнтропической энергии, это жизненная сила, воля к действию и изменению.

— Все это верно. Но ведь…

— Что, Джордж?

Теперь голос Хабера звучал по-отцовски терпеливо. Орр заставил себя продолжать, понимая, что все равно ничего не добьется.

— Мы в мире, а не вне его. Бесполезно пытаться стоять вне мира и управлять им. Это противоречит жизни, Мир существует, что бы вы ни делали. Оставьте его в покое.

Хабер прошелся по кабинету, задержался у большого окна, выходившего на север, на торжественный, величественный конус горы Святой Елены, закивал головой.

— Понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, — вполне вас понимаю. Но позвольте мне выразиться по-другому. Возможно, вы поймете, что мне нужно. Представьте себе, что вы одни в джунглях, в Мату Гроссо, и видите на тропе туземку. Она умирает от укуса змеи. У вас в сумке лекарство, его много, достаточно, чтобы излечить от тысячи укусов. Вы не станете применять его, потому что «таков мир»?

— Это зависит… — начал Орр.

— Зависит от чего?