Диккенс

Переписывая документы, Чарльз скоро понял, что этот враг страшен. По мере того как длилось его пребывание у атторни, он понял, что закон не менее страшен как союзник.

Это было дополнение к опыту, найденному Чарльзом у мистера Блекмора.

В мире нет более громоздкой и сложной машины правосудия, чем в Англии. Все цивилизованные народы мира навели хоть какой-нибудь порядок в своем правовом хозяйстве. Ни у одного народа правосознание не колебалось, решая вопрос о кодификации законов. Система правовых норм, выраженная в кодексе, благодетельней, чем бессистемность, — эту азбучную истину усвоили все народы. Но не английский. Английский народ, который мог добиться многого в самых различных областях социально-политической жизни, бессилен был в борьбе с теми, кого он доставил стражами закона. У английского народа не было и нет кодекса законов.

Ссылки на «национальный дух», на особый, чисто английский, пиетет к покрытым плесенью указам и прецедента ничего не объясняют. В английском быту, в повседневной жизни только посвященные могут «обращаться» с законом без риска для себя. В тех случаях, когда каждый обыватель в любой другой стране решает простейшие юридические вопросы, либо заглянув в кодекс, либо обращаясь лично в соответствующее учреждение, англичанин вынужден обратиться к юристу. Во времена Диккенса у них были разные названия — у юристов — разные степени в иерархии законоведов. Ныне это число названий сократилось, но и по сию пору без помощи юриста англичанин не решит ни одного бытового вопроса, связанного хоть сколько-нибудь с правопорядком.

Чарльз убедился в этом очень скоро, служа младшим клерком у Блекмора. И с каждым днем его жизненный опыт в этом направлении расширялся.

Прежде всего Чарльз раз навсегда решил для себя, что английские юристы сознательно изобрели иероглифическое письмо, отличное от общепринятого. Загадочность этого письма не в латинской номенклатуре и не в профессиональной терминологии. У медиков, скажем, есть собственная номенклатура и терминология, и обвинять юристов в создании собственного языка не следует.

Но их должно обвинять в том хаосе правовых норм, который они сознательно не желают упорядочить. В этом хаосе только они, посвящённые, могут найти направление. В этом хаосе существуют указы, статьи и прецеденты, взаимно друг друга исключающие; от сноровки юриста, его умения и беспринципности зависит извлечение из фолиантов нормы, ссылаться на которую юристу удобно в данный момент. Пробиться сквозь эти нормы, чтобы добраться до нужного прецедента либо параграфа, не дано простому смертному. Он заблудится в лесу иероглифических знаков, понятных только тем, кто обучен их чтению.

Об этих знаках Чарльз получил ясное представление. С тайнами юриспруденции он знакомился по хитроумным бумагам, исходящим от патронов конторы. Эти бумаги лежали на всех конторках бесчисленных клерков всех четырех иннов — корпораций английских юристов, к одной из которых — Грей’с Инну — принадлежал мистер Блекмор и его старший компаньон. Мистер Блекмор не отличался ничем от любого атторни, он отнюдь не был хуже других жрецов юриспруденции.

Все они — эти жрецы — были крючкотворами, хитрушами, извлекавшими немалую выгоду из хаоса, в котором пребывало так называемое материальное право. К этому выводу Чарльз пришел решительно и бесповоротно.

Различие между материальным правом и процессуальным он усвоил очень быстро — для этого не нужно было слушать лекции в университете, как принято на континенте для тех, кто собирается себя посвятить юридической профессии. Чтобы стать английским атторни, надо обучаться именно так, как обучался Чарльз, затем сдать экзамены, пуститься в плавание по мутным волнам адвокатской практики, снова сдавать экзамены для получения права выступать на суде. И тогда можно уже помечтать не только о высшей адвокатской степени «сарджент», но и о том, что после твоей фамилии будут стоять две буквы К. С., что означает королевский советник.

Чарльз увидел судебную процедуру не со скамей публики, но со своего табурета клерка и простился с иллюзией справедливого суда.

Подростку казалось, что накопленный веками опыт английских гражданских судей преследовал одну только цель: выманить у бедняка последние его фартинги. Только для этой цели создан был институт суда.

Ответственность за него несут люди. Эти люди — самые достопочтенные граждане в черных мантиях и театральных париках — стражи и хранители изощренных орудий пытки, которые именуются вековыми традициями английского суда. Самая жестокая пытка — пытка временем, та гибельная волокита, которая обрекает всех попавших в ловушку на полное бессилие. И сам судья освящает эту пытку, хитро сплетенную атторни, солиситорами, барристерами, сарджентами и королевскими советниками, — так именовались законники всех рангов в английских судах.