Дикое поле

— Боюсь загадывать. Если мы удержим сына и перетянем его на свою сторону, Алтын-карга может отложиться от хана и уйти под нашу руку! А это не одна сотня сабель уйдет от Гирея.

— Уж не надеешься ли ты, Никита Авдеевич, всю орду растащить?

— Эк, хватил! Ослабить ее — и то дело. Но нам дороже другое: не надо, чтобы Иляс-мурза от Гирея уходил!

— Как так? — не понял Макар.

— Просто, — развел руками Бухвостов. — Через сынка хочу родителя заарканить! Старый мурза много знает, о лучшем соглядатае в Крыму и мечтать нечего.

— Ну, — только и смог вымолвить пораженный Яровитов.

— А ты не нукай, лучше готовься в дорогу. К Алтын-карге тебе ехать…

* * *

Рифат просидел в порубе трое суток, показавшихся ему томительно долгими неделями. Пленнику давали только воду и хлеб, но он понял, что убивать его не собираются: зачем лишать жизни узника, за которого можно взять деньги? По мнению Рифата, пожилой урус просто набивал цену.

Сидеть в земляной яме оказалось несладко: холод пробирал до костей, давила на уши гробовая тишина, изредка нарушаемая непонятными шорохами и слабым потрескиванием, угнетала темнота, и временами возникало ощущение, что ты навсегда ослеп и больше не увидишь солнца. Повернуться было нельзя — со всех сторон плотно пригнанные друг к другу толстые бревна: ни сесть, ни лечь, даже спать приходилось почти стоя. А под ногами хлюпала противная жирная грязь. Тонкие сапоги быстро раскисли, и вскоре Рифат месил грязь босиком. Он быстро потерял счет времени и даже не пытался определить, сколько уже находится в темном бревенчатом погребе. Крышка открывалась нерегулярно, и смутный квадратик света наверху был не больше детской ладошки. Что там, на воле: день, утро, вечер? Молодой мурза отвязывал от веревки кувшин с водой и хлеб, жадно ел, потом привязывал пустой кувшин и дергал за веревку. Глухо бухала крышка, и опять тишина.

Первая же попытка оставить у себя кувшин, чтобы использовать черепки для подкопа была пресечена сторожами очень просто: ему не давали воды до тех пор, пока он не вернул посуду. Тогда Рифат попробовал разгребать земляной пол руками, но наткнулся на камни, в кровь исцарапал руки и отказался от мысли о побеге. Да и куда бежать?

Завладевшая им поначалу мысль о смерти постепенно отступила. Одно дело умереть в бою, когда кровь буйно ударяет, в голову и ярость слепит глаза, — короткий взмах чужой сабли или посвист стрелы, и ты уже в раю. Под пыткой тоже проще умереть — там поддержат ненависть к врагам и упрямство. Но совсем по-другому смерть виделась здесь, в темной холодной яме, где тебя никто не видит и не слышит, сколько бы ты ни надрывался в отчаянном крике. Рифат уже пробовал кричать, но ничего не добился: то ли его не слышали, то ли не обращали внимания на вопли пленника. Разве почетна смерть в деревянной ловушке? Несмываемый позор падет на весь древний род Иляс-мурзы, если его сын сдохнет в грязи, среди собственных нечистот, добровольно отказавшись от жизни. Нет, уж лучше слушать уговоры пожилого уруса и полной грудью вдыхать свежий воздух, чем заживо гнить в огромном и страшном подземельном гробу.

Временами узник проваливался в забытье, которое нельзя было назвать сном. Он садился на корточки, утыкался носом в колени, но тут же вздрагивал и поднимал голову: ему чудились чьи-то голоса, ржание коней, плеск волн и разбойный казачий посвист. Убедившись, что все это только плод его воспаленного воображение, он снова пытался заснуть, чтобы через несколько минут опять вздрогнуть и уставиться расширенными глазами в черную темноту поруба.

Страшила неизвестность, сердце томительно сжималось от жалости к самому себе, на глаза наворачивались слезы и горячими солеными каплями падали на грязные руки. Самое ужасное — он вряд ли сможет отомстить обидчикам. Голыми руками ничего не сделаешь, а где взять оружие? Разве справиться без сабли с похожим на медведя урусом, который, как сказочный богатырь, играючи поднимает человека одной рукой? Да он просто раздавит его, как букашку, или переломает все ребра ударом могучего кулака.

Потом начала наваливаться апатия — ничего больше не хотелось, и только где-то на самом дне души еще теплилась надежда, что отец все-таки найдет его и поможет выбраться на волю. Но вскоре и этот слабый огонек, хоть как-то поддерживавший его, совсем потух, оставив лишь горький пепел разочарований. Как старый мурза отыщет сына?