Дикое поле

Крестник слегка отстранился и пытливо поглядел в глаза Бухвостову: не шутит ли? Но во взгляде дьяка читалось столько горечи и надежды, что молодой человек понял — его крестный отец серьезен, как никогда.

— Найду, — поклонился Рифат…

* * *

Когда Паршин переходил площадь, направляясь к дому, раньше принадлежавшему работорговцу Сеиду, а теперь ставшему канцелярией, его окликнул оборванец, сидевший на корточках у стены. Федор замедлил шаг. Бродяга был загорелым до черноты, в драной шапке, давно потерявшей форму и цвет. Сквозь прорехи б татарского покроя халате просвечивало жилистое смуглое тела. До глаз заросший бородой, он с ног до головы был покрыт пылью.

— Погоди, есаул, — повторил оборванец, и Паршин остановился, но на всякий случай положил руку на эфес сабли. Наметанным глазом он уже заметил, что под дырявым халатом бродяги спрятан кинжал.

Бродяга бросил быстрый взгляд по сторонам и поманил Федора грязным пальцем:

— Поди ближе.

Есаул был не робкого десятка, однако и поберечься не мешало: кто его знает, что за человек? Да еще с кинжалом за пазухой. Прыгнет на тебя и всадит кинжал в грудь. Поэтому он не двинулся с места.

— Не узнаешь? — усмехнулся оборванец.

Федор пристально всмотрелся в его лицо. Нет, обожженная солнцем, заскорузлая от грязи и покрытая пылью рожа бродяги ему не знакома. Шапчонка надвинута низко, но все равно видно, что голова нищего была обрита на татарский манер. И креста на груди у него нет. А ведь обычно любой побирушка носит на шее хоть деревянный, пусть самодельный крестик. Иначе как же просить подаяния, гнусаво выводя: «Подайте, Христа ради!» Впрочем, с чего он взял, что этот человек побирается? Может, он нарочно вырядился нищим? Ан нет: вон ногти черные и обломанные, ноги босые и побитые, щеки ввалились. Так не вырядишься.

— Не признал?

Бродяга вскочил — по-молодому пружинисто, и Паршин рванул из ножен клинок, но тут же со стуком бросил его обратно. По фигуре, по посадке головы, развороту плеч и озорному блеску в лукавых глазах он узнал!

— Макар?!

— Тс-с-с! — Яровитов оглянулся по сторонам. — Пошли к тебе. Там никого?

— Давай за мной!

Час был ранний, на улицах Азова еще не шумела казацкая вольница. Федор отпер дверь, пропустил гостя и снова запер ее, уже изнутри. Провел Макара в дальние комнаты, на всякий случай завесил тряпкой окно и обнял гонца:

— Живой! А я уж и не чаял!

— Поесть бы?.. — смущенно попросил Яровитов.

— Щас, милый, щас. — Есаул засуетился и вскоре поставил перед таким долгожданным гостем сковороду с жареной рыбой, положил ломоть хлеба и налил в кружку свежей воды. — Ешь, ешь. И рассказывай! Достал до Алтын-карги? Отчего ты пеший? И в таком виде? Где пропадал?

— Достал, — с набитым ртом невнятно ответил Макар. Заметно было, что он оголодал. Разрывая грязными руками жирную рыбу, жадно запихивал большие куски в рот, откусив от ломтя хлеб, глотал, почти не прожевав, чтобы поскорее наполнить истосковавшийся по пище желудок. Запивал водой из кружки и снова тянулся к рыбе.

Федор терпеливо ждал, пока он насытится. Видать, несладко пришлось гонцу Никиты Авдеевича в Крымской орде. Так несладко, что даже без сапог обратно пришкандыбал.

Наконец Яровитов насытился и блаженно полуприкрыл глаза, словно его клонило в дрему.

— Рассказывай, рассказывай! — попросил Паршин. — Или спать хочешь?

— Потом посплю. — Макар растер щеки ладонями, поглядел на свои черные пальцы и невесело улыбнулся. — В баню сводишь?

— Какой разговор! Все будет: и баня, и чистая рубаха, и кафтан с портами… Что приключилось-то?

— Так, закрутило маленько шалым ветром… С Алтын-каргой я вот так же, как с тобой, сидел и разговаривал.

— Договорились? — не вытерпел есаул. Как тут утерпеть, если важные вести можешь узнать прямо сейчас, раньше самого Никиты Авдеевича! Пока гонец доскачет до Москвы, пока довезет грамотку, а Макар — вот он, рядом, рукой можно пощупать. И живой, чертяка, живой!

— Поглядеть еще надо, — уклончиво ответил Яровитов. — Мурза мужчина суровый, недоверчивый, бывает, гневается сильно. Но, по-моему, своему слову он верен. Я к нему под видом нищего пришел, а потом он меня от чужих глаз в горах прятал. Там у него дом-крепость есть. Башня такая, на утесе стоит. Обратно отправил честь по чести: пристроил к старому мукавиму, то есть караван-баши. С ним я должен был до моря добраться, а там на лодке сюда.

— И что? Тонуть стали?

— Тонул один я, — засмеялся Макар. — Караван пришлось бросить. Нашелся там один, начал выспрашивать, мог стражникам выдать. Хорошо, мукавим дал коня. Я и ускакал ночью.

— Стражникам? — удивленно поднял бровь Федор. — Это что же, Азис-мурза про тебя узнал? Донесли?

— И про это тебе расскажу, — вздохнул гость. — Так вот, сел я на обещанную лошадку, а команда там оказалась из таких разбойников, что пришлось сигануть за борт, пока не прибили.

— Во как! А не хотел ли это мурза от тебя избавиться?

— Не, разбойнички на мое золотишко позарились. Мурза, думаю, ни при чем.

Есаул недоверчиво улыбнулся и покрутил головой. Да, хлебнул Макарушка лиха, мало не покажется.

— И где же ты сиганул?