Айме шагнула из полумрака и удивленно взглянула, почти со злостью. Она увидела холодное, невозмутимое, непроницаемое лицо – не такое лицо Хуана она желала видеть. Чтобы опередить его, избегая его ярости, одной фразой она поставила на кон все, а теперь чувствовала себя обманутой в болезненном желании. Хуан, ее Хуан Дьявол казался теперь другим в одеждах кабальеро. Казался другим, загадочным, с сатанинской вспышкой в глазах.
- Для чего хочешь, чтобы я убил тебя? Ты не любишь мужа, благородного кабальеро Д`Отремон? Не счастлива, будучи хозяйкой Кампо Реаль? Не счастлива со всеми этими шелковыми тряпками, хламом бус и драгоценностей?
- Ты хорошо знаешь, что делает меня счастливой, и ничего из того, что ты сказал, Хуан.
- Я ничего не знаю. Что я могу знать о сеньоре Д`Отремон, супруге лучшего друга? Супруге Ренато Д`Отремон, такому благородному и внимательному ко мне, словно у нас одна кровь, столь озабоченному моим будущим, что не хочет отпускать меня снова уплыть в море; столь внимательному к моему благополучию, что лично хочет о нем побеспокоиться; столь уверенному и мне доверяющему, что предлагает мне место, на котором можно было бы очень легко его разорить, да и опозорить.
- Ты с ума сошел?
- В любом случае, он такой. Хотя мои слова и прозвучали для тебя язвительно, но это чистейшая и суровая правда. Забавно, не так ли? Чрезвычайно забавно. И нет причины показывать свое отчаяние. Наоборот. Ты удачливая женщина, Айме, чрезвычайно удачливая. Чего ты еще хочешь?
- Хотелось бы знать, искренен ли ты и почему так говоришь. И кроме того, для чего приехал? Чего добиваешься? Что будешь делать, в конце концов?
- Ради чего приехал, я уже тебе сказал: убить тебя. Но кое-кто меня остановил в первом порыве.
- Моника. Это была Моника!
- Возможно, это была она. Ты обязана ей жизнью. У тебя есть, за что ее благодарить. Но также я думаю, что и Ренато нужно поблагодарить. Сложно уколоть кинжалом ребенка, который улыбается и называет тебя «лучшим другом детства». А сказать Ренато, кто ты есть, это все равно, что ударить его кинжалом. Потому что не только в меня верит этот благословенный Богом. Он верит и в тебя. Ты видала что-нибудь более забавное? Он верит в тебя, Айме, считает тебя самой чистой, благородной, верной. Он любит тебя, как солнце, которое пришло в его жизнь, освещая и очищая ее. – И постепенно разъяряясь, он бросил оскорбление: – Тебя, тебя, мерзавку, отбросы, лицемерную и презренную бабенку, порочнее, чем последняя проститутка! Но успокойся, он этого не знает, а ты сеньора Д`Отремон – хозяйка и королева Кампо Реаль, – закончил он насмешливо.
- О, хватит! Убей меня, если думаешь, что я обманула тебя, если обманула твою любовь и разбила сердце; но не оскорбляй, потому что я не стану выносить этого!
- Нет? А что ты сделаешь, чтобы не выносить этого?
- Я способна кричать, могу рассказать все!
- Правда? Так сделай это. Это будет чудесно. Скажи правду Ренато. Скажи ему, кроме того, что я относился к тебе так, как следовало. Позови его, чтобы он призвал меня к ответу за оскорбление. Обрати его против меня, ведь я желаю, чтобы пришел оскорбленный мужчина, чтобы оскорблял и нападал на меня. И тогда в самом деле мне будет легко растерзать его вот этими руками. Тогда все будет на равных. Сделай это, Айме, сделай! Крикни, позови его!
- Ты слишком хорошо знаешь, что я не сделаю этого, и ты этим пользуешься, чтобы так со мной обращаться, – возражала Айме, выливая на него весь гнев. – Ты знаешь, что я в отчаянном положении, беззащитная. Ты трус!
- Да, трус, потому что не должен был никого слушать, потому что должен был убить всех, кто мне мешал, добраться до тебя, как и хотел, сжать тебе шею вот этими руками, – Хуан увидел страх на бледном лице Айме, и презрительно успокоил ее: – Нет, не пугайся, не кричи. Это ты трусливая, трусливая и низкая. Потому что лгунья, лицемерка, потому что унижаешься, кусая в спину, пропитывая своим ядом кровь.
- Хуан, Хуан, – взмолилась Айме. – Я знаю, что ты ненавидишь меня, должен ненавидеть. Знаю, что презираешь, должен презирать меня. Но в глубине сердца ты любишь меня, должен любить, потому что любовь не уходит вдруг.
- Твоя уже вырвана, вырвана до последнего корня.
- Не думай, Хуан. Ты борешься с ней сейчас, а я боролась в течение долгих дней часов, и при каждом рывке, чтобы искоренить ее, у тебя кровоточит сердце, как кровоточило у меня, как продолжает кровоточить и болеть, сводя с ума. Потому что я люблю тебя, Хуан, это тебя я люблю. И никто не заставит меня изменить этого.
Она погрузилась в полутьму, скользнула вдоль колонны, ища в ней поддержку, и теперь плакала в тишине, закрыв лицо руками. Хуан смотрел, как она плакала, со сломленной волей, и в титанической борьбе нового смятения чувств и мыслей, возникших в душе, колеблясь между двумя безднами, упрекнул:
- Хватит лжи, обманов, балагана. Если бы ты любила, если бы ты любила меня хоть немного, хотя бы наполовину того, в чем клялась.
- Я люблю тебя!
- Не нужно лгать! Твои поступки слишком серьезные, слишком ясные. Ты вышла замуж за другого!