– Простите-с, ваше степенство, по необразованности не могу проникнуться, что это за зефирическое за такое, – деловым тоном сказал коридорный. – Однако ж в кратчайшие-с, как вы изволите желать, сроки доставим в лучшем виде чрезвычайно приятную барышню. В смысле здоровья-с не извольте беспокоиться, наши барышни чистенькие. Позвольте-с поинтересоваться, попышнее предпочитаете?
– Да как тебе сказать… – столь же деловым тоном сказал Лямпе. – Не толстушку и не худышку… В пропорцию, соображаешь?
– Так точно-с! – заверил коридорный. – Насчет пропорции – это очень понятно-с! Не впервые слышим-с!
– И вот что еще, голубчик… – совсем спокойно, лениво сказал Лямпе. – Ты мне, во-первых, спроворь такую, чтобы постоянно здесь… бывала. Местом своим, если можно так выразиться, дорожила. И репутацией. А то попадется какая-нибудь случайная вертихвостка, ищи-свищи потом часов с бумажником…
– Не извольте беспокоиться-с, и это предусмотрено! Ясное дело, из постоянных, чтобы в случае чего спрос был!
– Во-вторых, – сказал Лямпе. – Ты мне подбери такую… чтобы была не полная дура. Чтобы с ней можно было приятно и, я бы сказал, умственно побеседовать. Времени у меня, мон шер ами Антуан, много, девать его некуда, ради скоротания скуки и поболтать хочется…
– Учтено-с! Подберем подходящую для умственной беседы… Я так понимаю, прикажете в номер вина, фруктов и прочего… сопутствующего?
– Ну разумеется, голубчик, – кивнул Лямпе, протягивая ему трешницу. – Только ты не больно-то роскошествуй, я как-никак немец, а следовательно бережлив, да и потом я ж не архиерея принимать собираюсь, так что стол накрой без боярских выкрутасов… Уяснил?
– Все будет спроворено-с в лучшем виде! – вдохновенно заверил коридорный и, отпущенный легоньким мановением руки, скользнул к двери совершенно бесшумно.
Лямпе смотрел ему вслед так, словно из винтовки целился. Были основания легонько себя похвалить – план удался блестяще. Сейчас можно было со всей уверенностью сказать: Антуан-Прохор знал о том, что прежний постоялец был найден здесь с пулей в голове и пистолетом в руке. А это уже кое-что. Это, господа, и есть пресловутая печка, от которой следует танцевать. Порой бывает невероятно трудно определить местонахождение означенной печки, а ведь без этого и танец не танец…
«Поработаем», – подумал он со спокойной, веселой яростью. Не в чащобе и не в пустыне, господа хорошие, имеем честь пребывать. Поработаем…
Глава шестая
Мадемуазель и ревенант[9]
Воспользовавшись свободным временем, Лямпе сделал то, что могло подождать до сего момента, – достал из жилетного кармана небольшую мельхиоровую зубочистку и распахнул дверцы гардероба.
Старательно, привычно измерил зубочисткой три отрезка – от задней стенки до чемодана, от передней и боковой до него же. Удовлетворенно хмыкнул. Ни один промер не совпадал с теми, первоначальными, которые он сделал, когда поставил сюда чемодан. Ошибки были пустяковые, в общем-то от половины до трети вершка, те, кто аккуратненько вынимал его чемодан из гардероба – зачем же, кроме как ознакомиться с содержимым? – были не новички в своем ремесле, но
Что ж, теперь никаких недомолвок не осталось, а это уже кое-что да значит… Крохотный обрывок черной нитки, умело приспособленный им на рукав второго костюма, исчез – ну как же, и висящую в гардеробе одежду перетряхнули…
Тем временем в номер деликатно проскользнул официант. Лямпе констатировал, что Прохор-Антуан не стал зарываться, в точности выполнив приказ: обильность подноса не переходит в гусарство, «бургундское», разумеется, без особых затей изготовлено где-нибудь на Кубани, но все же получше того пойла, которым бесхитростный Карандышев пытался напоить сановных гостей. «Положительно, лучше, – подумал Лямпе, понюхав горлышко раскупоренной бутылки. – Хотя, господа, с амброзией имеет мало общего…»
Для пущей фривольности он сбросил жилет, налил себе бокал и удобно устроился в кресле. В дверь вежливо царапнулись, и он откликнулся:
– Прошу!
Непринужденно впорхнувшее создание женского пола, быть может, и не способно было вдохновить на написание изысканных сонетов, однако, если смотреть на вещи прагматически, девица была достаточно молодая, смазливенькая и вполне свежая на вид, без вульгарной потасканности. Этакий темноволосый бесенок, надо полагать, по мнению Антуана, как раз и способный умаслить немецкое сердце.
Лямпе выжидательно поглядывал. Она без церемоний уселась на краешек стола, показав стройные щиколотки, очаровательно улыбнулась:
– Господин, угостите папироскою!
Лямпе поморщился так, что это не могло остаться незамеченным. Девица проворно спрыгнула со стола, уселась в соседнее кресло и с показным смирением сложила руки на коленях. Вскинула на него живые карие глаза: