Диковинные истории

В аптеке мне пришлось дожидаться своего лекарства несколько дней, так что я по своим каналам отыскала местного дилера и купила несколько доз. Марихуана оказалась крепкой, пришлось смешать ее с табаком. После химио-терапии боли почти исчезли, но остался страх перед ними, притаившимися где-то внутри, словно скрученные металлические пружины, готовые в любой миг распрямиться и разорвать тело на части. Когда я курила, они превращались в бумажный серпантин, а мир наполнялся знаками: далекие друг от друга предметы, казалось, посылали друг другу какие-то особые сообщения и сигналы, обнаруживали смыслы, входили во взаимоотношения. Все понимающе подмигивало друг другу. Это было очень питательное состояние мира, им можно наесться досыта. Я прошла две химиотерапии, перестала спать. Собственное тело мне не повиновалось: единственной сохранившейся в нем силой был страх. Врач сказал: от трех месяцев до трех лет. Я знала, что лучше чем-нибудь заняться, потому сюда и приехала; не только ради денег, хотя в моей ситуации они помогают продлить жизнь. Тестирование не требовало от меня идеального самочувствия. Я могла проводить обследование едва ли не на автомате.

Теперь каждое утро, пока дети были в школе, я вставала пораньше и отправлялась вниз, в монастырь. В какой-то из этих дней, в конце мая, я увидела сидящую в одиночестве на ограде стадиона Мири. Она сказала, что у нее месячные и она освобождена от гимнастики. Мне запомнилось, что она была одета во все синее – синие джинсы, синяя рубашка и синие кеды. Я не знала, что сказать. Просто подошла к ней.

– Вы выглядите печальной, – обратилась она ко мне немного вызывающе. – Все время, даже когда улыбаетесь.

Она поймала меня на месте преступления – во время одинокой прогулки я сняла с лица светскую маску уверенности в себе. Я смотрела на ее компактное, легкое, словно бы птичье тело, ловко соскочившее с ограды, – казалось, оно ничего не весит. Мири сказала, что ей уже хочется домой. Что она скучает по родителям и по собаке. Там у нее своя комната, а здесь приходится жить с Эвой. Ей всегда хотелось иметь брата или сестру, но теперь она видит, что другие люди ей мешают.

– Вы нас обследуете, что-то ищете. Мы тоже гадаем, зачем нас сюда привезли. У меня высокий IQ, и я умею делать выводы. Подозреваю, что это как-то связано с тем, что нас усыновили. Может, мы носители какого-то гена. Вы нас наблюдаете – и что? Вы замечаете в нас что-то странное? Что у меня общего с ними? Ничего.

Она немного проводила меня, и мы поговорили о школе. Мири училась музыке, играла на скрипке. Она рассказала кое-что интересное: что ей нравятся дни траура – а такие случаются все чаще из-за климатических катастроф или терактов, – потому что тогда по радио передают только печальную музыку. Часто бывает так, что все ее раздражает и кажется, будто мира слишком много, а эти мрачные дни – своего рода передышка. Людям следует немного задумываться о себе. Она любит Генделя, особенно его Largo, которое пела когда-то Лиза Джеррард. И песни Малера – об умерших детях.

Я невольно усмехнулась. Меланхолическая барышня.

– И поэтому тебя тянет ко мне?

Она немного прогулялась со мной вниз, до того места, где паслись лошади. На ходу срывала верхушки травинок и бросала в воздух мягкие, еще не созревшие семена.

– У вас парик, правда? – сказала она вдруг, не глядя на меня. – Вы больны. Вы умираете.

Ее слова были подобны удару в грудь. Я почувствовала, как глаза наполняются слезами, отвернулась и поспешно, уже одна, пошла вниз, к монастырю.

Первая половина дня, которую я проводила в монастыре, действовала на меня умиротворяюще. Я чувствовала себя хорошо в обществе этих спокойных и примирившихся с жизнью женщин. Дряхлые пальцы сестер, которые за кофе сортировали миниатюрные отходы, возвращали миру порядок. Так и меня однажды, уже скоро, какие-то Пальцы разберут на составные части, и все, из чего я состою, вернется на свои места. Окончательный ресайклинг. От порции сливок для кофе после этого отпускающего грехи ритуала остаются фрагменты, никак не связанные друг с другом, они разрознены и относятся к разным категориям. Куда деваются вкус и консистенция? Где то, что они только что образовывали сообща, так слиянно?

Мы сидели в кухне, где сестра Анна отвечала на мои вопросы, сопровождая рассказ многочисленными отступлениями. Никогда нельзя было знать заранее, куда заведут нас переплетенные друг с другом сюжеты ее памяти. Мне вспоминалась мама, которая говорила так же – пространно, многосюжетно, меандрически… чудесный недуг старых женщин, набрасывание на мир повествования, словно огромного покрывала. Молчаливое присутствие других сестер, всегда занятых какими-то мелкими хлопотами, заставляло меня воспринимать их как гарантов правды, бухгалтеров времени.

Вся информация об Окси была записана в монастырской хронике. По моей просьбе сестра Анна согласилась наконец отыскать нужный том и раскрыла его на столе, за которым сестры пили по утрам кофе. Она нашла точную дату: 28 февраля 1629 года.