Диктат Орла

— Так это он, — Царь спокойно перевел взгляд на Михаила и стал его рассматривать. Интереса в этом простом взгляде, норовящим вдруг взорваться чем-то, было куда больше, чем во взгляде стрельца. Заговорил Царь просто, словно ничего особенного в Геневском не видел, и ждал здесь вовсе не его: — Слушай, дрозд: Бог наш христианский, прежде всех времен сущий, повелел мне удалиться в лес, дабы от треволнений буйного мира отдохнуть и к вечности отвести свои думы, молитвою и святой тишиною душу успокоить. За эту ниспосланную нам милость мы, православные самодержавные государи, Богу вечный поклон держим, не разгибая спины. Но тяжел долг царский и нет ему покоя и в молитвах — было и другое повеление. Нашептал мне дымчатый ангел, что должно в местах сих дивных, достойных красотою райского эдема, найтись неведомому посланнику, который головой своей и плечами будет красен, а зваться он должен — дрозд.

А ты, стрелец, иди — тебя хвалю, хоть ты покоя мне не дал. (Стрелец мигом исчез в лесу).

Ну, что красен ты главою и плечами, то я вижу. Скажи мне — кто ты? Точно дрозд? — в спокойных изучающих глазах вместе с огоньками вспыхивала подозрительность, но ее было маловато для пожара.

— 1-го Дроздовского полка капитан Геневский, Ваше Величество! — вновь отрапортовал Михаил. На душе его было самое метущееся чувство, а в уме самые откровенные мысли о своем сумасшествии, — но не отрапортовать Царю и Государю было никак нельзя, даже и сумасшедшим.

— Я вижу, что ты русский, на ливонской и немецкой, на всякой заморской собачьей морде такого честного выражения не отыскать. Вот ты подтвердил, — ты дрозд. Объясни же мне, дрозд, шутку ангела — кто такие дрозды? Что из себя такое дроздовский полк?

— Государь… — начал Геневский, но почти не смог ничего сказать. Молчал некоторое время.

— В тебе исполнилась воля Провидения — ты предстал перед нами, ибо, как сказал Господь устами человеческими — никогда пророчество не произносится по воле человеческой, но изрекают его святые Божии люди, движимые Святым Духом. Честный слуга Господень, искра глаз Его святых — ты явился. И пусть я не устоять, не стерпеть могу, могу и по своей самодержавной воле, завещанной мне великими Князьями Московскими и Киевскими, по закону Божественному мне данной властью покарать тебя за молчание и издевательство над терпением царским, — но я буду ждать, как велел мне призрачный ангел, присланный Христом-Богом. Но говори же быстрее: чем больше ты молчишь, тем больше разум мой размышляет — то ли орел передо мной златоглавый, верный царский воин, то ли передо мной ворон ливонский, безбожный, желающий златоглавые кремлевские храмы разорить? Говори же, вижу, что уже слово с твоего языка бежит.

— Дроздовский, Ваше Величество, — скороговоркой заговорил Михаил, действительно почти уставший от царского монолога, — это верный царский генерал, поведший в героический поход тысячу людей, которые остались верны присяге; этот поход, уже без славной памяти генерала, продолжается до сей поры и завершиться должен в Москве — освобождением златоглавых ее куполов.

Наверное, мы не слишком слукавим, если скажем, что то было самое длинное предложение, сказанное Геневским в своей жизни.

— И ты был в том походе? — подозрительность потухла, но Царь отвел голову назад, непонятно с какими намерениями.

— Я был в нем, но не с начала, Ваше Величество.

— Что же, ты и сейчас в нем?

— Точно так, Ваше Величество.

— Но вот скажи мне, дрозд-герой, посланный ко мне Святым Духом, скажи мне, поведай — отчего вас была всего тысяча, коль ангел призрачный молвил мне блаженным своим голосом, что на великой Русской земле ныне живет никак не менее двух сотен миллионов — страшная тьма людей для любого богоотступника мира грешного — отчего же вас была лишь тысяча, где же христианская рать, встававшая неоднократно под знамена царские и под хоругви Бога Святаго, и шла неумолимою толпою, ведомая святыми своими, в веках просиявшими, где была эта рать? Я видел ее — она шла на поганого ляха и на высокогордого шведа, на далекого приокеанского немца, пожегшего златоглавые купола столетие назад. Я видел сам ту христианскую рать в свой жизни многострадальной и многогрешной. И при отце моем, знаю я, при славном, мудром и великом Князе Московском и всея Руси Василии Иоанновиче, я встречал эту рать, освобождавшую от неверных Смоленскую землю. Та христианская рать побила агарянскую орду при донском течении и при их поганой неверной Казани. Где же сейчас хоругви ваши, где царские знамена, скажи мне, дрозд-герой? — Иоанн Васильевич приподнялся на троне и облокотился на локте, завалившись в сторону Геневского. — Где — скажи?

— В Орле, Ваше Величество. Ныне, вероятно, парад, — Геневского убаюкивала пока спокойная и мерная речь Царя, и он вовсе перестал удивляться и бояться — отвечал будто перед полковым начальством, даже стал слегка улыбаться.