Диктатор

— И что вести войну вместе с Россией против Запада было бы преступно, ибо целью Советов является торжество международного иудаизма,— добавил Кольцов,— Зловещая доктрина!

— Вот потому-то и надо знать замыслы врага,— серьезно сказал Фадеев,— Гитлер стал истинным жрецом Молоха.

— Не слишком ли вы его переоцениваете? — вмешался Андрей.— От того, что он стал канцлером, он не перестал быть ефрейтором.

— Зря ты так,— сказал Фадеев.— Как бы нам с ним еще воевать не пришлось.

— Мы, возможно, и переоцениваем Гитлера, а ты, Андрюшечка, явно недооцениваешь. Это уже было с Гинденбургом.— Кольцову очень хотелось переубедить Андрея.— Дряхлый маршал после того, как ему представили Гитлера, брякнул: «Этого человека назначить канцлером? Я его сделаю почтмейстером — пусть лижет марки с моим изображением». А Гитлер его — коленкой под зад, причем без всякого военного переворота. На выборах. Сравните: шесть лет назад у Гитлера было всего двенадцать мандатов в рейхстаге, а два года назад — уже двести тридцать. Теперь за его спиной тринадцать миллионов избирателей! Вот вам и почтмейстер! И когда рейхстаг предоставил ему чрезвычайные полномочия, он, обернувшись к скамьям, где сидели социалисты, крикнул: «А теперь вы мне больше не нужны!» Каково?

— Далеко пошел ефрейтор! — подытожил Фадеев.

— Обломаем! — уверенно воскликнул Андрей.

— И все-таки почему же Сталин не упомянул о Гитлере? — «завелся» Фадеев.— Может, он ему импонирует? Или он его боится?

— Кто знает, кто знает,— замялся Кольцов.— Может, родство душ?

— Вы так договоритесь черт знает до чего! — разозлился Андрей.

— Ты прав, пусть об этом думают политики, у нас, бумагомарателей, своих забот хватает,— решив не разжигать спора, сказал Кольцов, вновь наполняя рюмки.— И ты, старик, не лезь в бутылку. Поговорим лучше о нашей родной литературе, прольем бальзам на душу нашему общему другу Булыге. Вот ответствуй, Сашок, перед нами и скажи как на духу: как это ты мог сподобиться работать в одной упряжке с Авербахом и Киршоном? Ты что, не знаешь, кто помог Авербаху взобраться на литературный пост? Он же родственничек самого Ягоды.

— Кто об этом не знает? — ответил Фадеев.— Только эти барчата мне всегда были чужды.— Лицо его вдруг сделалось малиновым.— Нет, не просто чужды, противны!

— Мало ли что! — усмехнулся Кольцов.— Да Авербах в литературе был все равно что Сталин в государстве. Помнишь, остряки говорили, что кроме РАППа есть еще и НАХРАПП?

— НАХРАПП? Что за абракадабра? — удивился Андрей.

— Нахичеванское отделение РАППа,— весело расшифровал Кольцов.

— Никто с такой радостью не воспринял постановление ЦК о ликвидации этого вертепа, как я! — с гордостью объявил Фадеев.— Хотя я и входил в руководство этого малопочтенного заведения. Да о нем и вспоминать неохота! Помните, у Толстого Катюша Маслова после суда, восстанавливая в памяти свою жизнь, вспомнила многое, кроме своих отношений с Нехлюдовым. А почему? Ей было слишком больно вспоминать об этом. Так вот, перед вами — Катюша Маслова! — Он помолчал и вдруг почти выкрикнул: — Они терзают меня, это воронье! Эти шавки! Они опутали самого Горького! Вот увидишь, какими народными витиями предстанут они на трибуне нашего писательского съезда. Мы же решили создать Союз советских писателей.

— Не превратится ли он в новый РАПП?

— Не позволим! — Фадеев как бы в острастку погрозил кому-то, невидимому, указательным пальцем.— Хотя собраний и заседаний станет больше. Они съедают мою жизнь уже сейчас! Писатель должен писать, а не упражняться в краснобайстве!

— Очень советую тебе — не лезь ты в это осиное гнездо,— серьезно сказал Кольцов, притронувшись ладонью к плечу Фадеева.— Иначе «Разгром» останется единственным произведением, которое ты создал.

— Но тогда туда пролезут новые Авербахи! — возмущенно крикнул Фадеев.— Ты этого хочешь?

— Авербах пролезет,— заверил его Кольцов.— Ему покровительствует сам Поскребышев, частенько бывает у него в гостях. Хотя Авербах его презирает, обзывает Поскребышем.

— Вот и Горький мне все время талдычит — не лезь, мол, Саша, в литературную драчку. Вы что, спелись с ним? — сильно захмелев, задирался Фадеев.— А я полезу! Все равно полезу! Я никого не боюсь. У Авербаха не был, у Поскребышева не был, а вот у Ягоды на даче был! И когда он вздумал примирить меня с его Авербахчишком, я вдрызг с ним разругался и рванул с его дачи. Пешком, в Москву!

— Так это же километров тридцать,— не поверил Андрей.

— А я и сто бы отмахал!

Он помолчал, гордясь собой, еще выше вознес свою красивую голову, снова лихо опрокинул рюмку, не дотронувшись до закусок.

— Великое счастье, что у нас есть Сталин,— искренне и даже прочувствованно произнес он.— Какое у нас сейчас замечательное правительство! Никогда в истории России не было такого замечательного правительства!

— Золотые слова! — восхищенно прокомментировал Андрей.— Предлагаю тост за нашего Иосифа Виссарионовича!