Диктатор

— Э, нет, Коба, меня так просто на слове не поймаешь. Да ты же обо мне все знаешь.

— Все или не все — это еще вопрос,— раздумчиво произнес Сталин.— А то, что мне о тебе известно, не всегда могу одобрить. Извини за большевистскую прямоту.

Киров метнул в его сторону настороженный взгляд.

— Не пугайся,— усмехнулся в усы Сталин.— Речь идет, можно сказать, о пустяках. То, что охотишься иногда,— что тут за криминал? Только напарников странно выбираешь. Ну, с Медведем другое дело, с чекистами и не захочешь, так надо дружить. А вот, например, с Тухачевским? Какой он охотник? Ему за бабами охотиться, не за дичью. Теперь разгуливаешь по городу без охраны. Хочешь показать, что такие, как товарищ Сталин, боятся, ни шагу без охраны, а ты — черт тебе не брат? Неужели не понимаешь, что классовый враг не дремлет?

— Знаю. Но не могу же я идти к рабочим на завод в сопровождении толпы жандармов?

— Зачем так говоришь? Зачем оскорбляешь наши славные чекистские органы? Ты им спасибо скажи, что еще живой…

Сталин приумолк, искоса наблюдая за тем, как Киров реагирует на его слова, и вдруг спросил в упор:

— Уши у тебя в порядке?

— Уши? — удивленно вскинул на него глубоко сидящие темные глаза Киров.— О чем ты, Коба?

— Такой проницательный товарищ, а не догадываешься, о чем речь. Скажи, пожалуйста, если человек чуть ли не каждый день слушает, как гремят аплодисменты, переходящие в овацию, могут быть у него в порядке уши? И не правильнее было бы предположить, что такому человеку недолго и оглохнуть?

Киров нахмурился:

— Понимаю, Коба. Но когда аплодируют? Вот на пленуме обкома два года назад чествовали мы товарища Сталина. Я назвал тебя вождем коммунистической партии и Коминтерна, стальным руководителем, главным часовым нашей партии. И разразились аплодисменты, как ты сказал, переходящие в овацию. Как я мог их запретить?

— А ты, дорогой товарищ Киров, оказывается, не прост…

— Нет, Коба, я прост и честен. Но, каюсь, не простак. И разве мне одному аплодируют? Партии аплодируют. Вождю аплодируют. И ты взял бы да и запретил. И бурные. И продолжительные, и просто аплодисменты.

— Одному мне это не под силу,— попытался парировать Сталин.— Ты разве не видишь, как я с трибуны делаю отчаянные жесты, чтобы утихомирить этих энтузиастов. А что в ответ?

— А в ответ — «гром аплодисментов». Уж если ты не можешь унять, так я тем более.

«Ловко вывернулся Мироныч,— сердито подумал Сталин.— Его за рубль двадцать не возьмешь».

— Не скромничай. Ну да ладно, все это пустяки по сравнению с тем, что происходит в стране, да и в твоем Ленинграде,— примирительно сказал Сталин.— Скажи честно, долго ты еще будешь нянчиться с остатками оппозиции?

— Коба, ты знаешь, что оппозиция в целом разгромлена. А те, что остались, погоды не делают.

Сталин отпил из бокала глоток вина.

— Вот это и есть головокружение от успехов,— нравоучительно сказал он.— Все эти последователи Зиновьева и Каменева,— он на секунду сделал паузу,— да и Бухарина просто затаились. Они превратились в двурушников! Они прикрываются тем, что, не жалея глоток, орут здравицы в честь товарища Сталина, а сами только и ждут момента, чтобы всадить нам нож в спину.

— Уверяю тебя, Коба, мы все сделаем для их полного разгрома,— почти торжественно произнес Киров, и лицо Сталина немного посветлело.

— Лучше расскажи, что нового в Питере, как настроены наши партийцы. Прежде Питер приносил нам немало огорчений.

Киров принялся рассказывать о питерских делах. Он говорил увлеченно, возбужденный вопросами Сталина и выпитой водочкой, и не сводил с него глаз, пытаясь понять, верит ли он ему или же каждое слово подвергает сомнению. Но узнать это было немыслимо — лицо Сталина, словно застывшая маска, было непроницаемо.

— Оппозиция зачислила Ленинград в число городов, которые не имеют будущего,— говорил Киров,— Она хотела бы превратить его в некий памятник прошлому. Мы же сделаем из него арсенал социалистической индустрии.

— Лозунг неплохой, что можно сказать против неплохого лозунга? — не принимая вдохновенного тона Кирова, попытался охладить его Сталин,— Но на Руси недаром говорят, что языком и лаптя не сплетешь.

— Нет, Коба, мы плетем лапти не языком. Четыреста тракторов на «Красном путиловце» — это лапоть? А турбина в пятьдесят тысяч киловатт — лапоть? А буровые станки, рентгеновские приборы, мотоциклы, ртутные выпрямители, заказы для Днепростроя — все это лапти?

— Ну вот, обиделся на мою добрую шутку,— улыбнулся Сталин.

— Я не обидчивый,— попытался разуверить его Киров,— А только все эти лапти мы плетем, не имея собственного сырья и топлива. Ты же знаешь, раньше даже антрацит везли из Англии, аж через порт Кардифф. И Питер был городом-иждивенцем. А станет центром машиностроения. И сыграет в индустриализации ту же роль, что он сыграл в революции.

— Все это хорошо, только не надо зазнаваться. Зазнавшаяся партия неминуемо погибнет.