Диктатор

«Декларацию о мире» наши враги обнародовали, когда над Аданом прогремела первая весенняя гроза — естественная гроза, а не старания Штупы. Я читал «Декларацию», поражённый и недоумевающий. Какой-то древний писатель заметил, что хитрость — это ум глупого человека, а лукавство — хитрость умного. Так вот, в «Декларации о мире» не было и попытки лукавства, а была одна хитрость, к тому же неумело скроенная. Амин Аментола всё же казался мне умней. Правда, ему были свойственны и высокомерие, и наглость, когда он чувствовал удачу. Словно схватил бога за бороду, издевался над ним Леонард Бернулли. «Декларация о мире», составленная из трёх разделов, была написана так, словно Кортезия уже торжествовала победу. В первом разделе говорились хорошие слова о значении Латании в современном мире и о той огромной роли, какую ещё сыграет Латания, когда сложит оружие и вступит в братство с державами, ныне с ней воюющими. И это была та хитрость, что создаётся умом неумного человека. Хорошие слова о Латании не прикрывали требования: быть ей отныне придатком к руководительнице мира Кортезии. Зловещую тень отбрасывала каждая строка декларации!

Во втором разделе Латанию обвиняли, что она организовала войну, и требовали, чтобы её новое правительство признало свою ответственность за страдания от её агрессии.

Амин Аментола выдвигал ещё одно условие: правительство Латании должно освободиться от трёх своих членов — диктатора Алексея Гамова, председателя Чёрного суда Аркадия Гонсалеса и министра внешних сношений Джона Вудворта. Что до остальных правителей Латании, то их судьбу решат сами латаны — авторы «Декларации» убеждены, что великий народ Латании каждому воздаст в меру его заслуг и преступлений.

«Мир в мире невозможен без урегулирования политических, идеологических, экономических и территориальных разногласий» — так завершалась «Декларация о мире».

Ко мне вошёл Прищепа. Наедине мы разговаривали с прежней дружеской простотой.

— Твоё мнение, Андрей?

— Какие глупцы! Выискивали только то, что делает мирные переговоры невозможными. Если это дипломатия, то что называется идиотизмом?

— Тебя не упоминают в декларации. «Остальным членам правительства народ должен воздать в меру их заслуг и преступлений»! Гамова, Гонсалеса и Вудворта сразу отвергают, признавая за ними одни преступления. А вместо них — тех, у кого и заслуги. Очевидно — тебя.

— Пожалуй, ты прав. Ты уже видел Гамова?

— Он согласен, что скрытый смысл декларации — стимулирование твоей борьбы с ним. Он созывает Ядро. Хочу с тобой посовещаться.

— Почему не вместе с Гамовым ?

— Потому, что о нём лично. Меня удивляет его состояние.

— Разгневался? В ярости? Подавлен?

— Трудно найти точные фразы. Всего ближе такая: впал в восторженное состояние.

— Вот уж непохоже на Гамова!

— О чём и речь! Учти это.

— Спасибо. Учту.

Мы пошли к Гамову. Он выглядел необычно — слишком резко двигал руками, глаза слишком блестели, голос звучал слишком громко.

— Мы все здесь единомышленники, — сказал он. — Не будем терять времени на анализ вражеского обращения. Ставлю на обсуждение: как ответим?

— Отвергнуть официальной нотой, — предложил Вудворт и его поддержали Бар, Штупа и Пустовойт.

— Ответить презрительным молчанием, — сказал Пеано и радостно заулыбался. С ним согласились Прищепа и Гонсалес.

— Вы, Семипалов?

— Давайте не играть в прятки, Гамов, — ответил я. — У вас уже имеется готовое решение. Высказывайте его.

— Предлагаю референдум на тему — согласиться с «Декларацией о мире» или отвергнуть её. Помните, я говорил, как мало возможностей точно узнать настроение народа. «Трибуна» высказывает взгляды крайние. Она — голос лишь части народа. Нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы весь народ заговорил открыто и громко. Сегодня наши враги создают чрезвычайные обстоятельства. Мы совершим величайшую ошибку, если не воспользуемся этим.

— А если народ выскажется против нас, Гамов? Или расколется в оценке «Декларации о мире»? Если он будет против, нам надо уйти. А если расколется? На треснутом фундаменте зданий не возводят.

— Выборы будем контролировать мы сами, — сказал Прищепа. — Голоса в урнах можно организовать.

— Нет! — резко сказал Гамов. — Маруцзян организовывал мнения, подтасовывал цифры. Но мы ведём политику честную. Не только для себя, но для народа важно знать, что он думает о нас. Ибо каждый знает, каков он сам, а каковы все, знает ещё меньше, чем знаем мы.

Я подвёл итоги:

— Итак, референдум. Как сформулируем вопросы к народу?

— Предлагаю на голосование четыре вопроса.

И Гамов продиктовал Омару Исиро: