Диктатор

– Разве это не требует принятого большинством голосов решения Сената?

Цезарь:

– Я – решение Сената.

Цицерон:

– А! Значит, насколько я понимаю, ты не собираешься восстанавливать республику?

Цезарь:

– Нельзя ничего вновь отстроить из прогнившей древесины.

Цицерон:

– Скажи, ты всегда планировал такой результат – диктатуру?

Цезарь:

– Никогда! Я лишь искал уважения к своему чину и достижениям. Что же касается остального, то я просто приспосабливался к обстоятельствам по мере их возникновения.

Цицерон:

– Иногда я задаюсь вопросом: если б я явился в Галлию в качестве твоего легата – ты однажды был настолько любезен, что предложил мне это, – можно ли было бы предотвратить все случившееся?

Цезарь:

– А этого, мой дорогой Цицерон, мы никогда не узнаем.

– Он был само добродушие, – вспоминал потом Марк Туллий. – Не позволил мне увидеть даже мельком те чудовищные глубины. Я видел лишь спокойную и сверкающую поверхность.

В конце разговора Гай Юлий пожал руку Цицерона, а потом сел на своего коня и галопом поскакал в сторону виллы Помпея. Это застало врасплох его преторианскую гвардию. Солдаты быстро последовали за ним, и остальным, включая Цицерона, пришлось сползти в канаву, чтобы их не затоптали.

Копыта взметнули огромнейшее облако пыли. Мы давились и кашляли, а когда всадники проскакали мимо, выбрались обратно на дорогу, чтобы отряхнуться. Некоторое время мы стояли и смотрели, пока Цезарь и его соратники не растворились в дымке жары, – а потом начали обратное путешествие, в Рим.

Часть вторая. Возвращение. 47–43 гг. до н. э

Defendi rem publicam adulescens; non deseram senex.

Я защищал республику в юности, я не покину ее и в старости.

Цицерон, «Вторая филиппика», 44 г. до н. э.

XII

На сей раз толпы не появились, чтобы приветствовать Марка Туллия Цицерона на его пути домой. На войну ушло столько людей, что поля, мимо которых мы проезжали, выглядели необработанными, а города – пришедшими в упадок и полупустыми. Люди угрюмо таращились на нас или отворачивались.

Наша первая остановка была в Венузии. Там Цицерон продиктовал холодное письмо Теренции: «Думаю, я отправлюсь в Тускул. Будь добра, присмотри, чтобы там все было готово. Со мной, возможно, будут кое-какие люди, которые останутся там надолго. Если в ванной комнате нет ванны, пусть ее туда поставят, и пусть будет сделано также все прочее, необходимое для проживания там и для поддержания здоровья. До свиданья».

И никаких изъявлений нежности, никакого выражения нетерпеливого предвкушения, даже никакого приглашения встретиться… Я знал, что мой друг решился развестись с женой, что бы там сама она ни решила.

Мы прервали наше путешествие, остановившись на две ночи в Кумах. Окна виллы были забраны ставнями, большинство рабов – проданы. Цицерон прошел по душным, непроветренным комнатам и попытался припомнить, что из вещей исчезло: стол из цитрусового дерева из обеденной комнаты, бюст Минервы, находившийся раньше в таблинуме, табурет из слоновой кости из его библиотеки… Он стоял в спальне Теренции и рассматривал пустые полки и альковы.

Та же самая история повторилась в Формии: супруга Марка Туллия забрала все свои личные вещи – одежду, гребни, благовония, веера, зонтики… При виде пустых комнат Цицерон сказал:

– Я чувствую себя призраком, посещающим места своей прежней жизни.

Теренция ожидала нас в Тускуле. Мы знали, что она в доме, потому что одна из ее служанок высматривала нас у ворот.

Меня ужасала перспектива еще одной кошмарной сцены, вроде той, что произошла между Цицероном и его братом. Но Теренция вела себя ласковей, чем когда-либо на моей памяти, – полагаю, из-за того, что снова увидела сына после столь долгой и тревожной разлуки. Именно к Марку-младшему она подбежала прежде всего; крепко обняла его, и впервые за тридцать лет я увидел, как эта женщина плачет. Потом она обняла Туллию и, наконец, повернулась к мужу.

Позже Цицерон сказал мне, что почувствовал, как вся его горечь улетучилась, едва Теренция пошла к нему, потому что стало видно, как она постарела. Ее лицо было в морщинах, порожденных беспокойством, в волосах виднелась седина, некогда гордо выпрямленная спина слегка сутулилась…

«Только в тот момент я осознал, сколько ей пришлось выстрадать, живя в Риме Цезаря и будучи замужем за мною, – признался мой друг. – Не могу сказать, что я все еще ее люблю, но я действительно почувствовал огромную жалость, привязанность и печаль и тотчас решил не упоминать ни о деньгах, ни о собственности – с моей стороны с этим было покончено».

Супруги прильнули друг к другу, как незнакомцы, спасшиеся после кораблекрушения, а потом отодвинулись и, насколько мне известно, до конца своих дней никогда больше не обнимались.