Диктатор, который умер дважды: Невероятная история Антониу Салазара

Как сказал легендарный Отелу де Карвалью, организатор операции, «все было спланировано всего за 20 дней». Когда ночью 25 апреля радиостанция Rádio Renascença передала песню Жозе Афонсу Grândola, Vila Morena, план начал претворяться в жизнь и пути назад не было: молодые офицеры быстро взяли под контроль страну, арестовав начальников, выступивших было против восстания. Любопытно, что 24 апреля 1974 года, в 2 часа дня, когда военные уже отдали Rádio Renascença приказ транслировать песню ночью, сотрудник Карлуш Албину вдруг понял, что в радиостудии нет записи! Он в бешенстве помчался в магазин Opinião, где купил альбом Cántigas do Maio Жозе Афонсу, где и была песня, ознаменовавшая конец самого долгого режима в Европе. Хотя песня была запрещена, альбом, в состав которого она входила, к счастью, имелся в продаже.

В ту ночь в Лиссабоне восставшие захватили аэропорт, радио, телевидение, пенитенциарные учреждения, окружили здания министерств и полиции. Некоторые министры пустились в бега. С наибольшими трудностями была взята ПИДЕ – полицейские открыли огонь из окон по толпе, убив шесть человек, которые стали единственными жертвами революции. Задержать председателя Совета, который укрылся в штаб-квартире Национальной гвардии Республики на Ларгу-ду-Карму, тоже оказалось не так-то просто. Переговоры вел капитан Салгейру Майя, который в день революции возглавил колонну бронетехники, окружившую дворцы. В воскресенье 28 апреля, когда из Парижа на станцию Санта-Аполония прибыл «Южный экспресс», переименованный теперь в «Поезд свободы», который привез изгнанников во главе с Мариу Суаришем, революция завершилась победой и все вернулось на круги своя. Город восстановил свой медленный, сонный ритм, аромат кофе снова распространился по улицам, воздух Росиу снова провонял кремом для ботинок, принадлежавшим чистильщикам обуви, а запах свежеотпечатанных газет доносился из газетных киосков: люди, внезапно вовлеченные в неожиданную революцию, брали их штурмом. Вернулся и футбол: в тот день «Бенфика» обыграла «Ориентал» 8: 0 в матче Кубка Португалии.

Весь мир захлестнула волна эмоций, вызванных Революцией гвоздик. Одна лиссабонка, дона Селеста, прозванная гвоздичницей, раздавала их солдатам, которые толпились на Ларгу-ду-Карму. Она вложила гвоздику в ствол солдатской винтовки, и многие вторили ее жесту. Гвоздики раздаривала и пара, которая собиралась пожениться, но отложила свадьбу из-за революции. Остальные цветы были привезены из аэропорта: груз гвоздик не смог улететь за границу из-за перекрытия воздушного движения. Лиссабон был разукрашен этими цветами, оказавшимися настоящей панацеей для страны.

Анатомия одного деспота

Удивительно, как такой деревенский человек, как Салазар, продержался 40 лет у власти в бывшей Португальской империи. Его Португалии практически не коснулся послевоенный прогресс, который охватил другие западные страны: она оставалась преимущественно сельскохозяйственной страной с низким уровнем жизни; промышленность – как в метрополии, так и в колониях – по-прежнему была в руках транснациональных корпораций, а народ практически не перенял моды и тенденции, которые бурно развивались в остальной Европе. Салазар становился все более чужим и чуждым для современного мира; он не имел ни малейшего представления о том, что происходит за пределами государственных границ, очарованный агонизирующей мечтой. Не обладая подлинной харизмой, он был жертвой мании величия: он чувствовал себя единственным португальцем, способным представлять национальные интересы, и единственным, кто мог предотвратить распад империи.

Причины его привязанности к власти не столь очевидны, как у других диктаторов: у него не было грандиозных планов по захвату мира, как у Гитлера и Муссолини; у него не было, как у Франсиско Франко, «пакта крови», который объединил бы победителей против побежденных; у него не было националистических замыслов, как у Анте Павелича и его пресловутых «усташей». Кроме того, у него не было семьи, стремящейся к богатству, и он был щепетилен в управлении государственными делами. В своем эгоцентризме он был убежден, что у него есть миссия, предназначенная Господом («Я не верю в судьбу, я верю в Провидение», – признавался он Кристин Гарнье), и считал себя наследником великих завоевателей. Именно поэтому он никак не мог отказаться от заокеанских провинций и считал себя неотъемлемым центром консервативной политической системы, которая рухнула бы без него. Кардинал Сережейра, его личный друг, поощрял эти его устремления: «Именно ты, единственный из всех португальцев, был избран, чтобы совершить это чудо. Бог дал тебе благоразумие, силу и дух, чтобы свершить одно из величайших дел в нашей истории», – писал он ему в мае 1945 года, явно потрясенный бедствиями войны и свидетельствами холокоста, которые резко контрастировали с размеренной жизнью в Португалии.