Диктатура сволочи

Русский коммунист действовал по египетски-коровьему принципу: сожрал все, сам остался голодным и привел страну в такое состояние, что даже и нацистам грабить было нечего. Грабила Германия, как государство: вывозила хлеб. Но хлеб, как объект личного грабежа, не имел никакой ценности. Для личного обогащения грабить было нечего. Служба на востоке означала для германского нациста нечто вроде ссылки. Служба на западе — определенную привилегию. На востоке было опасно, холодно и голодно. На западе были и бриллианты, и золото, и картины, и меха, были винные погреба и старинная мебель, были доллары и акции. На востоке ничего этого не было. Русские предшественники германских социалистов хозяйничали здесь уже двадцать пять лет. Все ценности России ушли заграницу для стройки оружия мировой революции, для оттачивания ножей, устремленных в животы мировой буржуазии. Но, когда наступила война, выяснилось, что ножи советского производства и плохи, и их мало, что чудовищное разграбление страны было произведено более или менее впустую, и что приходится идти на поклон к той же мировой буржуазии, которая снабдила оружием одних социалистов против других социалистов. Таким образом, великий четверть-вековой грабеж земли русской оказался, в конечном счете, только разбазариванием.

Остался голоден даже и коммунист. Если это и может служить утешением, то только очень небольшим.

Мне было трудно сформулировать: в чем именно заключается моральная разница между русским коммунистом и немецким нацистом. Лично для меня русский коммунист гораздо отвратительнее, чем немецкий нацист. Но это приходит вовсе не вследствие того, что нацизм лучше коммунизма или наоборот. Это вопрос чисто личного отношения: так изо всего семейства обезьян самыми отвратительными нам кажутся самые человекообразные, они слишком уже близки к какой-то злобной карикатуре на «гомосапиенс»-а.

География и подготовка

Социализм не отменил ни истории, ни психологии народов. Германская революция и конец германской революции все-таки повторяют основные психологические мотивы «Песни Нибелунгов». Итальянская революция и конец ее все-таки смахивают на оперу — или, если хотите, на балаган: плащи, заговоры, предательства, и последнее убежище Муссолини — в каком-то декоративном горном гнезде, откуда его сценически спасают рыцари германской Люфтваффе — все это как-то не очень серьезно. Так и кажется, что вот, все эти сценические герои и злодеи, теноры и басы, снимут с себя подвязанные бороды, смоют оперный грим и пойдут в тратторию пить жидкое вино и хвастаться еще более жидкими победами. Последний акт берлинской песни о Нибелунгах все-таки достигает насыщенности древне-греческой трагедии: под пылающими развалинами Берлина, без пяти минут «мировой столицы», Великий Вождь Великой Страны засовывает в рот ствол револьвера, а последние дружинники готовят ему погребальный бензиновый костер. И вместе с вождем, как и в древние времена, приносятся в жертву его кони (Геббельс) и жены (Ева Браун). Воины взрывают последнее золото (мосты) Рейна и Эльбы, жгут склады хлеба и консервов, чтобы не досталось никому. Во всем этом есть свое зловещее величие. Но Муссолини, переодетый в бабье платье, пойманный по дороге, как мелкий воришка, убитый и выставленный на оплевывание лаццарони — это смесь Борджиа и Боккачио, смесь похабщины и крови, балагана и застенка. В русской революции незримо, но ощутительно присутствует дух монгольских орд — дух дикой конницы, вооруженной самой современной техникой управления — по тем временам китайской техникой.