Диктиона и планета баларов (СИ)

Чёрно-синие тяжёлые тучи неслись по темнеющему небосклону. Они неслись низко, едва не цепляя вершину нашей башни, неслись прямо на меня, проносились над моей головой и мчались дальше, влекомые обезумевшим сырым ветром, секшим меня по щекам своими тугими струями, опутывал мои ноги широкой полотняной юбкой, которая металась, как крылья перепуганной птицы. Я ежилась от холода, но никак не могла оторвать взгляда от этого яростного наступления туч. Огромная энергия праведного гнева гнала их над землёй, и в их таинственных чревах что-то грохотало и проблескивало. Налетевший на крыльях грозы полумрак окутывал горы и долины, и в гуле ветра можно было разобрать голос беснующегося за обломанными скалами моря. Я не боялась его, я не боялась темноты, грома и молний, я не боялась этих леденящих порывов, пронизывающих меня насквозь. Наоборот, я чувствовала, как этот неистовствующий мир врывается в мою душу и наполняет её восторгом и силой. Мне хотелось взлететь и подобно странной морской птице качаться на волнах несущихся потоков и переворошить, выпустить на свободу яркие голубые молнии. Мне хотелось столкнуться грудь с грудью с разъярившимся морем.

— Лейм! — тревожный голос Торраса догнал меня над обломанными вершинами скал и снова вернул на площадку, где я стояла, глядя на грозовое небо. — Пойдём в дом… Сейчас такая буря начнётся…

Он подошёл и взял меня за руку.

— Ещё немного! — задыхаясь от ветра и радости прокричала я. — Ещё чуть-чуть… Дай мне побыть здесь.

— Хорошо, но только если вот так, — он накинул мне на плечи свою меховую накидку, и от ощущения тяжести его рук на плечах мне стало ещё радостней. Я чувствовала себя сильной и свободной, равной этому неистовому миру, гордой тем, что я часть его. Я рассмеялась. Тучи бросили мне в лицо горсть холодных дождевых капель… Это было похоже на игру.

— Домой! — с притворным недовольством взревел Торрас и, подхватив меня на руки, унёс в дом, где было тепло и уютно, где на широком ложе были постелены мягкие лохматые шкуры, а в очаге ярко горели дрова.

Он сел на ложе, усадив меня себе на колени. Теперь гроза, бушевавшая за стенами, казалась далёкой, и её грохот ещё больше подчёркивал ощущение покоя и защищённости, царившее здесь. Ветер, море, тучи… всё это растворилось в оранжевом свете огня, и самым главным снова стал он, мой защитник, мой сильный и нежный друг, осторожно прижимавший меня к своей груди, как самое драгоценное сокровище. Он был рядом, и тепло, исходившее от него, было приятнее и чище тепла очага. Его руки казались мне более надёжными, чем каменные стены. Его молчание топило в себе раскаты грома в небесах.

— Поговори со мной, — прошептала я, погружаясь в тёплое забытьё счастья.

— О чём, моя радость? — тихо спросил он.

— О чём хочешь. О горах, о буре, о башне.

— Лучше об утре, которое настанет завтра, — улыбнулся Торрас. — О голубом прозрачном утре, умытом ночным дождем. О воспрянувших травах, которые мягким ковром лягут нам под ноги, когда мы пойдём с тобой к озеру. О птицах, что будут щебетать вокруг. О каплях, хрустальными подвесками украшающих каждый листок в лесу. Мы выйдем с тобой завтра рано-рано. Возьмём с собой хлеб, овечий сыр и кувшин с вином. Мы пойдём, крепко прижимаясь друг к другу, по узкой извилистой тропинке к синему озеру в долине. Там, на берегу, мы скинем одежду и будем купаться, пока солнце не обсушит и не нагреет валуны под ивой…

— Только обещай, что не будешь нырять, — жалобно попросила я. — Мне так страшно, когда ты долго остаёшься под водой. Я всё время боюсь, что ты утонешь.

— Это невозможно, — тихо рассмеялся он. — Но завтра я не буду нырять.

— Не забудь, что ты обещал. А что будет дальше, когда солнце нагреет валуны под ивой?

— Мы выберемся на них из холодной воды и будем завтракать.

— А потом?

Он хитро улыбнулся.

— Ну… Там будет много интересного.

— Нет, ты скажи! — настаивала я.

— Возможно, мы с тобой будем бродить по горам.

— Ещё!

— Спустимся в ложбины, заросшие густыми травами.

— Ещё!

— Будем сидеть у водопада, глядя на его серебрящийся поток.

— Еще!

— Соберём целые охапки душистых цветов, чтоб ты украсила ими дом.

— Еще!

— Всё, что ты захочешь, ангел мой! — рассмеялся он, целуя меня в щёку.

— Ангел мой, — шепотом повторила я, — как мне хорошо с тобой, муж мой. Если б ты знал, какое солнце ты зажигаешь в моей душе каждым своим поцелуем, каждым прикосновением, каждым словом. Я признаюсь тебе… Только ты не смейся, ладно?

Я заглянула ему в глаза, и он торжественно произнёс:

— Клянусь, что не стану смеяться.

— Так вот, я признаюсь тебе, что часто по ночам, когда ты спишь, я смотрю на тебя и молюсь, чтоб боги дали нам прожить вместе долго-долго и отняли у нас жизнь в один день, в один час, один миг.

Он не стал смеяться. Его улыбка стала грустной, и он ещё сильнее прижал меня к себе.

— Я присоединяю свою молитву к твоей, милая моя, может быть, так боги лучше расслышат нас.

— О чём ты грустишь? — спросила я, чувствуя, что слёзы наворачиваются на мои глаза.

— Я воин, дитя моё, а у воинов редко бывает долгий век.