Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва

Но тут дверь в гостиную открылась, и на пороге возник Громов. Выглядел он очень неплохо в светло-синих джинсах и бежевом свитере, который так шел к его глазам. Он, улыбаясь, подошел ко мне.

— День добрый, Лера.

— Добрый, добрый.

— Как вы здесь?..

— Отлично.

Он внимательно оглядел меня, а потом перевел взгляд на бумаги, лежащие на столике передо мной.

— Что это? — спросил Громов.

— Бумаги из архива. Читаю их понемногу.

— Чуть стало получше, и вы сразу взялись за работу? — тепло спросил он.

— Да… И знаете, мне понравилось изучать архивные документы, старые записи… Такое ощущение, будто перед глазами проносятся живые зарисовки прежней жизни. Я вижу этот дом не таким, каким он стал сейчас, а прежним… — Я замолчала, а потом повернулась к Громову и призналась: — У вас прекрасный дом… Ничего лучше я в жизни не видела.

Он посмотрел на меня долгим непонятным взглядом, а потом взял и накрыл мою руку своей. Ничего особенного в этом жесте не было, но… У меня возникло чувство некоего единения, которое вдруг охватило нас. Мы молчали, и я, не удержавшись, искоса взглянула на него. Громов улыбался. А потом чуть-чуть сжал мою руку.

— Раньше я хотел отреставрировать его, даже нашел прежние чертежи… — наконец сказал он.

Я молчала, понимая, что одно непрошенное слово, один нелепый, неловкий жест, может разрушить то хрупкое и почти эфемерное, что соединяло нас в данную минуту.

— Но потом… Все так закрутилось… А ведь здесь родились мои предки.

— Может быть, вы еще вернетесь к своим планам? — рискнула сказать я.

— Может быть… Все может быть… — задумчиво произнес он.

Мы опять помолчали. И снова первым тишину нарушил Громов.

— А я ведь шел к вам с конкретным предложением…

— С каким?

Он смутился. Я попыталась что-нибудь прочесть по его лицу. Нет, на признание в любви, даже косвенное, или что-нибудь в этом духе я не рассчитывала. Здесь, скорее, дело в другом. Нечто, что ему ранее казалось ясным и прозрачным, теперь почему-то кажется немного двусмысленным.

— Я хотел предложить съездить в магазин. Ну и развеяться немного.

«Да уж… — подумала я. — Можно было ожидать чего угодно, но… А впрочем, что здесь удивительного? Вещи мои испорчены… И я сама хотела в ближайшее время, как только мне станет лучше, поехать в Выборг и купить себе какие-нибудь тряпки».

Тут я поняла, что мое молчание слишком уж затянулось и нужно хоть что-то ответить, ведь Громов-то ждет, вон как сосредоточенно разглядывает носки своих кроссовок.

— Звучит заманчиво… Только мне много ходить еще нельзя.

— А мы и не будем. Как только устанете, сразу вернемся.

Было очевидно, что Громов явно чувствует себя не в своей тарелке. Да, Ксения была права, нельзя быть джентльменом только на пять минут, вот он и решил продержаться максимально долго.

— Лера… — вновь заговорил он. — Вы будете работать в этом доме… Я не могу позволить, чтобы вы испытывали неудобства. К тому же вам действительно нужно немного развеяться. Давайте совместим приятное с полезным.

— И что будет приятным в этой поездке?

— Поход в магазин. А ложкой дегтя, думаю, мое общество.

Я изумленно посмотрела на него, он нисколько не кокетничал. Он действительно считал, что я с трудом переношу его и терплю только потому, что нахожусь в его доме. Я невольно улыбнулась. До чего же глупы иногда бывают самые умные мужчины! Как подростки на своей первой дискотеке — стоят и переминаются с ноги на ногу, не решаясь пригласить на танец девочку, которая им нравится. Ну да… Она ведь может отказать, да еще и на виду у всех. А этого хваленое мужское самолюбие перенести уже никак не может.

Волна нежности, накатившая на меня по отношению к этому сильному и в то же время, как мне казалось, ранимому и очень уязвимому мужчине, почему-то смешивалась с нотками жалости. О нет, не с той, которая унижает человека, а с той, про которую мне однажды сказала наш редактор. На мой вопрос: «Трудно ли прожить с мужем столько лет вместе?», она ответила: «Нет. Я ведь жалею его». «Жалость унизительна!» — воскликнула тогда я; «Да что вы, Лера! Я его люблю и, значит, жалею». Вот я и поняла, что жалость бывает двух видов. И подчас замещает собой другое слово — забота. Поэтому сейчас, глядя на Громова, я поняла, что даже если бы и вовсе не могла ходить, то все равно бы согласилась поехать с ним. Только чтобы побыть немного с ним вдвоем.

— А поехали! — сказала я. — Давайте и вправду чуть развлечемся.

Громов кивнул, весь его вид лучше всяких слов говорил, что он очень рад моему решению. Создавалось впечатление, будто у него гора свалилась с плеч.

— Подождите немного. Я переоденусь и спущусь к машине.

* * *