Дилемма

– В Каир. Мы с мамой вылетаем завтра. Ты можешь с нами, если хочешь. Нам забронировали места. Но тебе не обязательно лететь, если ты не хочешь.

– Разумеется, я полечу! – сердито восклицает Джош.

– Нет-нет, – прерываю я их. – Я имею в виду – как ты узнал, что это вообще случилось? Как ты догадался насчет Марни?

– Я же тебе сказал, авиакомпания дала специальный номер.

– А до этого? Как ты понял, что тебе надо по нему позвонить?

Я чувствую некоторую заминку.

– Потому что Марни так и не сообщила мне, что у нее все нормально. Я все ждал, чтобы она позвонила, но она так и не вышла на связь.

– Погоди минутку. – Я закрываю глаза, пытаясь во всем разобраться. – Ты говоришь, авиакомпания предоставляет нам билеты на завтрашний рейс.

– Верно.

– Но билеты на сегодняшнее утро… те, которые я нашла в мусорной корзине… ты же сам их купил, правда? Когда ездил в город. В тамошнем турагентстве. Я же узнала этот футляр.

– Да.

– Когда? Когда ты их купил?

– Вчера. Как только узнал про катастрофу. Я подумал, что Марни застряла в Каире… в аэропорту. И решил: если она не попала на свой рейс, она будет там куковать совсем одна, перепугается из-за того, что случилось… потому что она должна была лететь на том самолете, который разбился… И не будет знать, что делать. Вот я и взял нам билеты, чтобы мы могли быть с ней.

– Что-что? Ты знал об этой катастрофе еще вчера? – Джош изумленно таращится на Адама. – Почему ты нам не сказал?

– Потому что… я же говорю… я не думал, что Марни летела на этом самолете. Я не хотел вас беспокоить по пустякам.

Мое сердце сжимается, словно пытаясь укрыться где-то глубоко-глубоко внутри меня.

– Значит, вот почему… Вот что с тобой было такое. Вот почему ты себя так странно вел. Погоди… значит, ты именно это пытался мне сказать, еще до праздника?

Он не отвечает.

– Именно это, да? Ты хотел мне сказать, что Марни могла быть на том самолете, который разбился.

– Да, – снова говорит он.

– Но почему ты не сказал? Почему ты просто не подошел ко мне и не сказал прямо?

Похоже, он не в силах смотреть мне в глаза.

– Я пытался. – Лицо у него посерело. – Пытался. Но ты была такая счастливая. Если бы я тебе сказал, ты бы сразу же захотела отменить праздник. А я просто хотел, чтобы ты… Я понимал, что, как только я тебе скажу, ты изведешься от волнения, как я. А я не хотел, чтобы… с тобой такое было. По крайней мере, пока я не буду знать наверняка.

– Но ты им позвонил только… когда? В три часа ночи? Почему ты с ними раньше не связался? Ты же с самого начала знал этот прямой номер – для родственников, для тех, кто думает, что кто-то из близких мог лететь этим рейсом?

– Я не хотел знать, – отвечает он тихо. – Я хотел еще какое-то время цепляться за надежду, что Марни не успела на этот рейс.

Я гляжу на этого мужчину, который внезапно стал для меня чужим. Сердце мое сжимается в точку, почти в ничто.

– Как ты мог, Адам? – Голос мой дрожит от ярости. – Как ты ухитрился болтать, и хохотать, и жрать, и пить, когда была… вероятность, что наша дочь погибла? И мало того… – Мой голос делается еще громче – я начинаю осознавать еще кое-что, и это страшное осознание. – Как ты мог позволить мне болтать, и хохотать, и жрать, и пить, и плясать – плясать! – когда была хотя бы малейшая, ничтожнейшая вероятность, что Марни погибла?!

– Ливия, прошу тебя!.. – Он в отчаянии простирает ко мне руки, но я уворачиваюсь от его прикосновений.

– Нет! – Я в ужасе гляжу на него. – Да кто ты вообще – какой-то псих? Монстр?

– Ма, не надо!

Я резко поворачиваюсь к Джошу:

– Он позволил мне танцевать! Моя дочь погибла, а он позволил мне плясать!

Я набрасываюсь на Адама и принимаюсь колошматить его, лупить по голове, по груди, всюду, куда я могу дотянуться.

– Ма, хватит!

Но я слишком далеко зашла, я уже ничего не соображаю и продолжаю бить Адама кулаками, орать на него, обзывать его трусом, пока Джош не оттаскивает меня и я не валюсь на пол совершенно без сил.

07:00–08:00 Адам

РЫДАНИЯ ЛИВИИ СОПРОВОЖДАЮТ МЕНЯ на всем пути вниз по лестнице и дальше, в сад.

Я слепо поднимаюсь по садовым ступеням на лужайку, все еще не в силах опомниться после ее бурной реакции. Я знал, что так будет. Знал, что она не простит меня, когда узнает всю правду о том, что я натворил. Она могла бы смириться с тем, что я утаивал от всех эту страшную новость в течение одного-двух часов, пока спали она и Джош. Но ожидать, что она примирится с тем, что я знал о катастрофе задолго до начала праздника и все-таки решил не отменять его… это, конечно, чересчур. Когда она спросила, как же я мог позволить ей танцевать, ее слова буквально вреза́лись в меня, и, когда ее руки колотили по мне, я упорно задавал себе тот же вопрос: как, как я мог позволить ей танцевать? Потому что сейчас это кажется омерзительным.