Дилемма всеядного: шокирующее исследование рациона современного человека

О чем я тогда думал? Какие чувства испытывал человек на этой фотографии? Наверное, за всю оставшуюся жизнь я так и не смогу себе объяснить, что могло бы заставить меня так безумно оскалиться. Теперь эта «улыбка» казалась такой далекой и чуждой… Если бы я не знал, как было дело, то решил бы, что человек на снимке просто пьян. А может быть, я действительно оказался в своего рода дионисическом опьянении – опьянении кровью? Ортега говорит, что так иногда бывает, особенно с успешными охотниками. Наконец, чем это я так чертовски горд? Застрелил из винтовки свинью! Большое дело!

Подобно зеркалу в маленьком магазине, цифровое фото Анджело показало мне охоту и охотника извне. Такой беспощадный взгляд охота выдерживает с трудом – по крайней мере, в XXI веке. Тем не менее я не готов признать, что такой взгляд дает более правдивое представление о предмете. Дело в том, что эти фото демонстрируют какие-то образы, пришедшие из таких глубин человеческого опыта, что им трудно вписаться в границы современной жизни. Фотографии Анджело – там их было много, и в конце концов я просмотрел их все – в некоторых отношениях напомнили мне военные фотографии, которые отправляли домой солдаты с войны. Такие снимки шокировали их невест и матерей, которые не ожидали увидеть своих парней, с улыбкой сидящих на телах убитых противников. Безусловно, солдаты имели право на гордость, ведь убийство – это то, за чем мы их туда посылали. Но все же… Разве мы обязательно должны рассматривать эти фотографии?

Я снова просмотрел фотографии, сделанные Анджело, пытаясь понять, почему я так их устыдился. Убийства на них не было. Так почему же мне стало так стыдно? Наверное, за проявления радости от совершенного. Для многих на охоте самое обидное (а для некоторых – самое отвратительное) состоит в том, что здесь не только поощряют убийство (по крайней мере, позволяют убивать), но и разрешают получать определенное удовольствие от этого убийства. Это не значит, что остальная часть человечества протестует против санкционированных убийств десятков миллионов животных ежегодно. Но по какой-то причине мы более спокойно относимся к практике механических убийств, которые совершаются на мясокомбинатах – вне поля зрения людей и без лишних эмоций.

А может быть, стоит представить радость охотника в ином свете? Может быть, это радость существа, которое достигло успеха в чем-то, для чего оно предназначено природой? Может быть, это его действие меньше искажает его натуру, его «животную сущность», чем обычная, принятая у людей жизнь? Да, но на фотографии есть еще и убитое животное… Ну, животное тоже имело возможность выявить свою дикую природу, оно жило и, возможно, даже умерло в согласии со своей сущностью. А если это так, то с точки зрения животного такая смерть – хорошая смерть. Но могу ли я сказать это о смерти своей свиньи? Что делать, если окажется, что я не смогу есть ее мясо? Тут я понял, что моя охотничья драма не закончится до тех пор, пока мясо убитого животного не окажется у меня в тарелке…

«Пусть одно живое существо будет оплакивать смерть другого живого существа – и тогда возникнет нечто новое под солнцем!» – предлагал Альдо Леопольд, сам глубоко страдающий от противоречий, с которыми сталкивается охотник. Это очень хорошая идея, но не мешало бы выяснить, насколько она нова и как далеко уведет нас от обычного природного порядка эта траурная церемония. Мне кажется, что у части из нас стыд на охоте вызывают напоминания о нашем происхождении, то есть незавершенность выхода из нашей животной природы.

Так какой взгляд на охотника является правильным? Когда я настоящий – когда смотрю на фотографию и сгораю от стыда или когда на самой фотографии испытываю безграничную радость? Моралист будет стремиться решить этот вопрос раз и навсегда и в конце концов, наверное, присоединится к моралисту Коттону Мэзеру в своем стремлении к полной трансцендентности. Охотник, по крайней мере взрослый охотник, думающий охотник, признает, что истина скрыта в обеих этих ипостасях, и потому его радость смягчает стыд, а его аппетит сглаживает отвращение.