Дилеммы XXI века

В «Новой Космогонии» мне удалось объединить все эти вопросы в логическое целое. Таким образом, этой работой я достиг того, чего собирался достичь. Однако я не могу сказать, что таким способом я преобразовал идею о «Денатурированном Космосе» из «Суммы технологии» (где она появляется в зародышевом состоянии) в гипотезу, которая построена так, что по крайней мере меня убедила в своей достоверности. Я также не могу сказать, что литература стала для меня убежищем для излишне смелой идеи, укрытием, из которого я сейчас просто смог бы вывести идею, как будто она была серьёзной космогонической гипотезой, а не лишь версией гипотезы, извращённой в процессе приспосабливания к масштабам литературы. Дело бы не намного улучшилось, если бы я исключил из «Новой Космогонии» все явно фантастические элементы (начиная с биографии грека, который должен был впервые произнести её, и заканчивая несуществующими математическими и физическими работами, на которые есть ссылки в тексте).

Беллетристический стаффаж – это не чисто внешний костюм, который нужно убрать. Я несколько раз исказил исходную идею, и это следует понимать так, что я придерживался не того, что казалось мне наиболее похожим на правду (в соответствии со всем багажом моих естественно-научных знаний), а того, что должно было произвести впечатление правды на читателя. Фактическая истина часто не совпадает с литературной, и иногда для вставки в художественный текст нужно основательно определённым образом изменить то, что произошло на самом деле. (Литературоведы имеют по этому вопросу дискурсивные знания, писатели же, напротив, интуитивные, так как суть дела в том, что в литературе генологическая парадигма стоит выше, чем буквальная точность событий.) Пожалуй, пример проще всего объяснит моё поведение. Я был похож на мастера, который строит дом на сцене. То, что он умелый мастер и мог бы построить настоящий дом, не имеет смысла в этой ситуации. Ведь он знает, что оформление дома должно удовлетворять критериям, которым не всегда удовлетворяют реальные дома (например, чистоте архитектурного стиля), но это должно быть «убедительно» только с одной стороны – со стороны зрительного зала. Отдельные элементы, которые объединяются в дом, не требуют одинаковой достоверности (пол должен выдержать столько, сколько может выдержать настоящий, окно, через которое должен влезть кто-то, держась за рамы, должно быть прочным, но черепица крыши может быть изготовлена из окрашенного картона и т. п.). Так и я, когда создавал гипотезу «Денатурированного Космоса» в литературных кавычках, почувствовал себя освобождённым от обязанности соблюдать все критерии достоверности, которым должна удовлетворять «нормальная», то есть разработанная за пределами литературы научная гипотеза. Я окутал туманом таинственности определённые вопросы вместо того, чтобы их решать, и там, где очень точное описание потребовало бы более длительных размышлений, я использовал сокращение или предлагал в качестве «наводящего на мысль оформления» вымышленные цитаты из вымышленных работ вымышленных авторитетов и т. д. Странным результатом этого «театрального столярного ремесла» является конечное состояние, в котором я сам, автор как основной идеи – идеи из «Суммы технологии», так и её развития в «Новой Космогонии», не мог бы сказать, что в «Новой Космогонии» я принимаю за чистую монету, а что за фальшивую, что там является проявлением искренних убеждений, а что только искусной имитацией этих убеждений, одним словом, где проходит граница между «реальной» и «сымитированной» гипотезой. И это потому, что я не знаю, в какой степени деформировалась бы вся гипотетическая конструкция, если бы я удалил из неё всё, что является не частью рассуждения, а эффектной заменой. Не знаю, возможно это разрушило бы всё до такой степени, что первоначальную идею нужно было бы строить с нуля. Кроме того, я не приписываю себе в качестве греха «фальсификации», которые позволил себе при написании «Новой Космогонии», так как фальсификации sui generis являются строительным материалом литературы и могут достигать в ней высокого внелогического уровня, а именно: эстетического.

Здесь кто-то мог бы спросить, почему я, собственно, не начинаю новый эксперимент? Я мог бы ведь вычеркнуть из «Новой Космогонии» всё, что мне показалось слишком большим упрощением или прямо-таки ловкостью рук, я мог бы взяться за то, чтобы сформулировать свои честные, не замаскированные уловками взгляды по вопросу «Денатурированного Космоса», я мог бы отказаться от фантастики в пользу гипотезы, которая доведена до достижимого для меня уровня ясности.