Дилетантское прощание

Но она отмахивалась, мол, пустяки. Я чувствовал, что чем-то ее подвел, вот только не понимал чем.

Однажды ее послали на конференцию в Лос-Анджелесе, но она решила увильнуть от поездки. Дескать, не хочет так надолго оставлять меня одного. (Это было в самом начале нашей совместной жизни.)

– Не надо таких жертв ради меня, – сказал я.

– Так, может, вместе поедем? Не хочешь? Пока врачи заседают, для их жен и мужей устраивают автобусные экскурсии и всякое такое.

– Чудесно. Прихвачу с собой вязанье.

– Ну зачем ты так? Я же просто хочу…

– Я пошутил. За меня не волнуйся. Не думай, что без тебя я и шагу не ступлю.

Сказано это было вовсе не в упрек, да и кто счел бы мои слова упреком? Но Дороти сочла. Я это видел по ее лицу. Она промолчала и замкнулась.

Я попытался все сгладить.

– Но я благодарен тебе за беспокойство, – сказал я.

Нет, бесполезно. Весь вечер Дороти молчала, утром уехала на конференцию, и я так по ней скучал, словно у меня отняли часть меня самого. Наверное, она тоже скучала, потому что звонила по несколько раз на дню:

– Что ты сейчас делаешь? Так жалко, что тебя здесь нет.

Я уже раскаялся, что не поехал, и сам не верил, что упустил возможность побыть рядом с ней. Раз сто я поклялся себе, что впредь буду сговорчивее и не так скор на обиду, но вот она вернулась и первым делом устроила мне скандал из-за колючки, которую я засадил себе в указательный палец. Кроме шуток. Я подравнивал куст барбариса, вымахавший аж до балкона, а шипы-то у него микроскопические, и вытащить их ужасно трудно. Ладно, колючка вылезет сама собой, решил я, но она вылезать не торопилась, так что палец покраснел и распух.

– Что это? – накинулась Дороти. – Явный нарыв!

– Да, похоже, – согласился я.

– Что ты натворил?

– Ничего я не натворил. Подумаешь, колючку засадил в палец. Скоро нарыв созреет, и я ее вытащу. Чего ты?

– Как ты ее вытащишь?

– Пинцетом, как еще?

– Какой рукой? У тебя поранен палец на левой руке. Как правой рукой ты управишься с пинцетом?

– Я справлюсь.

– Нет, не справишься. Надо было обратиться за помощью. Вместо этого всю неделю ты сидишь и ждешь моего возвращения, вынуждая меня каяться: ах, дура я бестолковая, как же я могла бросить тебя один на один с такой напастью! И все другие меня осудят, все твои родные и сослуживцы скажут: нет, вы подумайте! В нужный момент ее не было рядом, а теперь у него общее заражение и ему грозит ампутация!

– Какая еще ампутация? Ты рехнулась, что ли?

Дороти молча взяла иголку, прокалила ее над спичкой, потом крепко ухватила мою руку и, неодобрительно поджав губы, одним точным движением проткнула мне палец, и колючка вылетела стрелой.

– Вот так вот, – буркнула моя супруга, дезинфицируя ранку.

Затем понурилась и щекой, нежной, как лепесток, прижалась к моей ладони.

С такими пустяками мы справлялись. Все улаживали и жили дальше. Конечно, былой восторг пригас, но у кого он пылает вечно? Самое главное, мы друг друга любили. Чтобы напомнить себе об этом, стоило лишь представить сцену нашего знакомства. Вот я, одинокий, неприкаянный, ничего не подозревающий, следом за медсестрой иду по коридору Рентгенологического центра. Сестра останавливается перед неплотно прикрытой дверью, легонько стучит. Потом распахивает дверь, я вхожу в кабинет, Дороти отрывает взгляд от книги. И начинается наша история.

Я встал с кушетки и огляделся в поисках трости, которая обнаружилась в углу комнаты. Потом вышел на крыльцо, запер дверь и зашагал по тротуару.

Налево на Клифтон-лейн, затем еще раз налево к Саммит-авеню, оттуда на Виндхёрст-авеню. Затем прямиком по Вудлон-роуд до Румор-роуд, моей окаймленной цветущими грушами улицы всего в три квартала. Смеркалось, но еще щебетали птицы. Пьють! Пьють! – кляузничала какая-то птаха, а прыскавшие в траве букашки создавали шумовой фон, который заметишь, если только специально прислушаешься.

Заломило поясницу, но так всегда бывало при ходьбе, а потому я не обратил внимания на боль. И даже прибавил шагу, ибо за плавным изгибом дороги должен был открыться мой дом. Вехой этого поворота служило дерево, породу которого я не знал. На нем всегда распускались розовые цветки, этакие огромные и мясистые, а нынче оно цвело так обильно, что я глубоко вдохнул, готовясь уловить сильный аромат. Однако цветками не пахло. Но как будто чуть-чуть повеяло изопропиловым спиртом и легким запахом мыла. Именно так всегда пахло от Дороти.

Затем я обогнул поворот и увидел ее на тротуаре.

Нас разделяло футов десять, она стояла спиной ко мне и разглядывала наш дом, но, заслышав мои шаги, обернулась. На ней были ее всегдашние широкие черные брюки и серая рубашка. В наступающих сумерках цвета эти чуть расплывались, но сама она была стопроцентно плотской, ну вот как мы с вами, и даже почему-то казалась еще реальнее – твердая, крепкая, непрозрачная. Я уже подзабыл ее непослушный темный вихор на макушке. И ее манеру по-утиному слегка крениться назад.