Дилижансом, дирижаблем

Новый денщик ротмистра Никитина, восемнадцатилетний Ленька, всего лишь месяц как принятый на службу вместо погибшего Иваныча, уже четыре раза бегал в магазин за шоколадом, фруктами, коньяком и шампанским… а также за водкой и шашлыками… Восхищаясь и удивляясь одержимостью и выносливостью офицера.

«Вот ведь как оно бывает… – думал парень, заходя в заставленную бесконечными, высотою до потолка стеллажами залу, с очередной закупкой и докладом. – С виду неказист, а какой упертый… Сказал: «Не уйду из хранилища, пока не закончу», и держит слово. Сам взопрел, словно из ведра окатили… Девицу загонял так, что бедняжка едва ноги волочит… И взъерошены оба, будто снопы молотили. Видать, дюже важные документы… Государственные».

– Чего надо! – рыкнул откуда-то из дальнего угла Никитин! – Я же велел не беспокоить, пока не позову!

– Виноват, ваше высокоблагородие… Вестовой к вам. С пакетом…

– Какого цвета конверт? – Яков Игнатьевич понизил тон.

– Синий, ваше высокоблагородие.

Ротмистр негромко чертыхнулся. Потом поглядел на свернувшуюся калачиком в уголке дивана Сашеньку. Девушка явно собралась подремать, пользуясь нечаянным перерывом в работе… Прикрыл заморившуюся помощницу пледом, поправил мундир и вышел на свет.

– Зови…

Вестовой тут же протиснулся в дверь и откозырял.

– Ротмистр Никитин?

– Он самый. Чего тебе, братец?

– Вам депеша, ваше высокоблагородие. Приказано лично в руки…

Мог и не говорить. Синий конверт полагался только для документов особой важности. Вон, штемпель. «Строго секретно».

Никитин забрал конверт, расписался в реестре, подумал… и протянул вестовому гривенник.

– Не в обиду, братец. Прими за хорошую новость…

– Благодарствую, – солдат откозырял и скрылся за дверью.

– Вы же еще не вскрывали… – удивился Ленька. – Откуда знаете, что новости хорошие?

– Веришь… – вздохнул ротмистр. – Совсем тоска заела. Пусть хоть расстреляют потом, только б какое дело дали. Засиделся я в Петербурге…

Денщик промолчал. Пойми этих, благородных. И месяца не прошло, как ввернулся из такой передряги, что злейшему врагу не пожелаешь. Денщика в Манчжурии схоронил. Сам чудом выжил. А поди ж ты, снова в бой рвется. Видать, от того и в архиве, как бешенный работал, что хандрой страдает.

Стандартный бланк был заполнен размашистым почерком начальника оперативного сектора, в необычной для надворного советника свободной форме. Что дополнительно намекало сотрудникам, знающим привычки Эдуарда Владимировича Брюммера, о особой важности дела.

«Яков Игнатьевич, по прочтению сего предписания, вам надлежит немедля отправиться в летную школу Смольного, где вас ожидает готовый к вылету самолет. По прибытию на аэродром, найдете военлета Лазарева и предъявите личный жетон. У него получите пакет с детальной информацией, которую сейчас для вас отбирают и систематизируют.

Во избежание иного толкования, подчеркиваю: дело особой важности! Находится на особом контроле. О всех результатах немедленно докладывать лично мне. Допуск к информации имеют также мой заместитель капитан Зеленцов и инспектор Ордена по особым делам инженер-рыцарь Магдалена Баторина».

– Ого, – присвистнул Никитин. – Что же у нас за происшествие такое, что Орден уже ушки навострил? Для банального «ходока» много чести. Неужто, опять «Грачевская эпидемия» приключилась? М-да… Впрочем, как сказано: «Во избежание…» Ленька!

Денщик и не уходил никуда. Только головой мотнул, как конь отгоняющий слепней.

– Значит так, братец. Метнись домой и доставь мой дорожный чемодан к летному полю «Смольного». Знаешь где?

– Никак нет, ваше высокоблагородие… Не здешний. Но не извольте беспокоиться, извозчики знают.

– Разумно. Держи… – Яков Игнатьевич высыпал на подставленную ладонь парня горсть мелочи. – Это на пролетку. Своих вещей не брать. В городе остаешься…

– Но…

– Смирно. Кругом. Бегом.

Дождавшись, пока затихнет топот сапог, Никитин вернулся в закоулок с диванчиком. Окинул долгим взглядом стройную фигурку сладко спящей девушки, но былое, безудержное желание, томившее его последние несколько дней исчезло бесследно. Оставив от воистину африканской страсти, только легкую нежность.

Яков Игнатьевич присел рядышком на стул и аккуратно убрал с все еще влажного лба Сашеньки прилипший локон. Девушка застонала, беспокой пошевелилась и, не открывая глаз, пробормотала:

– Яшенька, миленький… Еще минуточку… Ну, пожалуйста… Я больше не могу…