Читаем Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море полностью

Она почувствовала себя полностью свободной от всех мыслей, отрешенной от происходящего и в то же время настолько вовлеченной в музыку, которая сейчас буквально струилась из пальцев, но доходила до ее ушей, груди, проникая внутрь откуда-то извне, что испытала страх — а сможет ли сдержать этот напор, осмелится ли остаться там, внутри, куда заманили ее страх и наслаждение… мучительное наслаждение… и, превозмогая боль в пальцах, продолжала следовать за музыкой, проговаривая тему — нота за нотой, звук за звуком…

…presto… mezzo forte… crescendo… ну вот, а сейчас вступай…

espressivo

… когда она услышала, как его, а точнее — ее, скрипка включается в импровизацию одновременно с нею после завершения темы, то на миг испытала желание сопротивляться, но не ему, не этому чуть немощному звуку, который — единственный — мог поддержать ее звук, а своему собственному экстазу, который, возможно, не позволит ей абсолютно точно следовать за ходом его восьмушек, переходящих в шестнадцатые, волнами взлетающие вверх и потом так резко спускающиеся в нижние регистры обеих скрипок, где тон ее Маджини уплотняется и концентрируется до той кровавости, которая позже буйно прорастет в хроматизмах, следующих за музыкой все выше и выше и вытягивающих ее до так трудно дающихся хрустальных тонов в crescendo, росо crescendo, sempre crescendo… но желание сопротивляться внезапно оставило ее… так нельзя… потому что именно экстаз, в сущности, удерживает всё, делая его возможным — вопреки или именно благодаря рукам этого мужчины, все более прозрачным в своей невероятной гибкости, которую она ощущала на своей коже, взгляду, следующему за ней, точности, с которой он встраивался в изменчивые регистры ее скрипки, ритму, пульсирующему между ними в динамике наступающих тридцать вторых, нанизанных друг на друга сначала ее, а потом его пальцами, в непрестанной гонке — одна за другой, одна через другую…

… может быть, всё это мне просто кажется…

мелькнуло в ее сознании, но мыслей не было, все они были полностью погружены в миражную ясность звука, хотя и рвались выйти за его пределы — туда, где царит леденящий холод, идущий от какой-то прозрачной, лишенной опоры структуры и слепящей белизны, которая, словно комок, возникала то в груди, то в животе, а скорее всего — точно в матке, куда она была буквально «вбита» и пульсировала, как острейшая боль и жаркое желание в интервалах наслаждения, интервалах мучения… это мучительно… и хотела освободиться, но это невозможно, потому что наслаждение это приятно, перед ним так трудно устоять… Вирджиния закрыла глаза, хотя и с открытыми глазами уже давно не различала, темно в комнате или светло…

… эти арпеджио в pianissimo, pianissimo… стихни до исчезновения, утони…

… dolce… dolce

а сейчас помоги мне…

в какой-то миг, когда трезвучия развернулись в бесконечную нить, сплетающую звуки между ними обоими, она почти потеряла сознание, почувствовав свою беспомощность, словно вот-вот выпустит из рук эту шелковую нить, протянувшуюся в лабиринте и связавшую ее струны с тем, что захватило ее, и тогда неизбежно все исчезнет — или она, или музыка, льющаяся из-под ее пальцев обратно к ней… ей показалось, что где-то вдалеке она слышит его голос, откликающийся на ее страх

… пустая струна…

и нить порвалась, шелковый обрывок вытянулся вверх в аккорд, а Вирджиния ушла в паузу, в дух, она утонула в бескрайнем одиночестве — том беззвучном, жаждущем ее исчезновения и последнего отступления… такого безвозвратного, как смерть…

а потом звук появился вновь…

позвал ее

росо a росо crescendo — подумала она, остались только музыкальные фразы, оформляющие динамику ее тела, обрисованного смычком… он почувствовал ее, и Вирджиния услышала, как тон в скрипке напротив, совсем нейтральный и не мешавший ей до сих пор, постепенно раскрывается, набухает, и вот сейчас они оба заиграют на соль-струне с ее таким особенным тембром — единственной, которая всегда отмечается в партитуре, потому что необходима,

sol G

душка ее скрипки слилась с ее душой, погрузившись в мучительную негу ее тела, с каждым движением смычка все более вертикально вбирающего в себя его волнообразные движения…

sempre crescendo

sempre crescendo

fortissimo

и снова нужно было пройти по всей шкале в хроматизме, обойти каждый тон — все глубже и глубже в полутонах, вплоть до нового болезненного затухания, в котором сменится и тональность, пробивающая себе путь к мажору… хотя нет, это все еще далеко,

а пока — лишь ожидание

Перейти на страницу:

Все книги серии Новый болгарский роман

Олени
Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне <…> знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой. «"Такова жизнь, парень. Будь сильным!"», — отвечает ему старик Йордан. Легко сказать, но как?.. У безымянного героя романа «Олени», с такой ошеломительной обостренностью ощущающего хрупкость красоты и красоту хрупкости, — не получилось.

Светлозар Игов

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза