Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

Я вышла на террасу и посмотрела вниз, мой номер в торце здания, надо мной крыша, и там тоже есть большая терраса, я заметила ее еще снизу, а вид оттуда, наверное, чудесный, но она немного в стороне, над центральным входом с колоннами. А здесь никто не ходит, разве что садовник, парк с другой стороны, и только женщина с тюрбаном могла бы появляться на своей террасе… может быть… но я вряд ли ее увижу, перегородка высокая и нас разделяет толстое армированное стекло, правда, я могла бы услышать ее шаги, ощутить присутствие, уловить ее силуэт… а подо мной лишь газон и дорожка, выложеннная грубым булыжником, которая упирается в калитку, ею явно никто не пользуется, я и отсюда вижу большой висячий замок, дорожки за оградой вьются вдоль высокого берега до самых скал, а одна, наверное, ведет вниз, к пляжу, но его отсюда не видно, можно лишь догадываться о его присутствии, и только море постоянно будет выплескиваться мне в глаза, это упоительно… сейчас оно — мой отрезок земли. Моей земли, концентрированной земной плоти, несоразмерной огромной глубине пейзажа… но все дороги к ней закрыты.

Я подошла к полкам взять что-нибудь почитать, темные очки, идеальное время для чтения — чтения-спасения, гравитации, в которой — спасение, смысл и квинтэссенция самой жизни… только не перестарайся, сказала Анна… ладно, попробую. В этом воздухе и в одиночестве немыслимо иметь какие-либо проблемы с головой, могу даже начать писать, я ведь так и сказала, почему бы и не попробовать в самом деле, иногда что-то из обещанного сбывается… я писала о святой, но уже не помню, что именно… болезненные слова… вообще как-то всё осталось болезненно незавершенным, болезненно незавершенным… насколько я помню…

… скажи все-таки, почему ты это сделала?.. почему?

Я сняла с полки одну из книг, а именно — ту книгу, всё называется «книгой» лишь потому, что молчаливые слова беззвучно собраны между обложек, но у этой — свой голос: «Книга жизни ее», рассказанная ею — ею, которая и есть она сама, и кто только придумал это название, явно не она, и вообще это безумная затея — рассказать свою жизнь, иллюзия… ничего нет, кроме деталей жизни, разбросанных во времени, а их слишком много, чтобы рассказать о них…

будь спокойна, Анна, это всего лишь любимые страницы…

Но и они совсем не нужны в это утро, в котором нет ничего, кроме времени… не нужны слова, мне хватит и образа, портрета на обложке: Тереза, ей где-то между сорока и пятьюдесятью, сидит за столом, пишет — глазами и кистью Риберы[8]… на толстой книге — череп, над ее головой кружит голубь, в руке перо, жест, напоминающий жест дирижера, знак словам — остановить, задержать или приблизить к себе… всё это никак не связано с временем, текущим мимо меня, с кофеваркой в углу, ковром в мелкий узор, занавеской, которую слегка колышет ветер, это только Рибера, пронизанный мраком, коричневое проступает сквозь мрачно-красное, почти черное, с едва светящимися кое-где точками… тона… тональность… глаза чернее черного, темнота, излучаемая ими, темнота, которая высекает искры, как контрапункт к поглощающим черным очертаниям черепа и — неожиданно — белоснежное, под черной монашеской ризой, одеяние с широкими, вразлет, краями, так напоминающими крылья…

… смотри не развороши прошлое…

Постараюсь.

Я поставила книгу на место и вернулась на террасу, опустилась в шезлонг в ее густой тени, плоть моря заполняет мои глаза, море подступает. Ровное и гладкое, как натянутое полотно, на котором лучи рисуют то, что человек в свой последний миг сохранил своим зрением, и образ с обложки отпечатался на поверхности воды… увиденное в последний миг проступило между бликами на воде, соединилось в картину — это она сама — она… человеку нелегко приходить в себя после видений; на поверхности воды можно галлюцинировать, на поверхности полотна — тоже… можно представлять себе, как перо, выпавшее из крыла голубя, мягко опускается вниз, и она ловит его, ее глаза обращены вверх, а на губах невольно появляется улыбка благодарности за ниспосланное ей свыше перо… именно им она заполнит пустые листы, приготовленные именно для нее… я могла бы точно это описать, если бы у меня была рука… зачем? Чтобы заполнять, как она, пустые часы ее словами… или пусть кто-нибудь другой нарисует их или положит на книгу под черепом, и он придавит их своей тяжестью… Неясно только, для чего пишутся эти слова — для жизни или для смерти, но она, наверное, знала ответ, знала. Хотя это лишь мое предположение, так… мысли, навеянные картиной, нечто, проскользнувшее по поверхности моря… а в моих глазах запечатлелся только один миг — когда святая поймала перо, с любовью опустившееся сверху, от голубя, и с любовью же принятое ею… почему с любовью? Она так думала, так это было…

о Тереза,

о Тереза…

перо голубя качается в волнах… но этого уже нельзя увидеть. Это — сон.