— И вот еще,— добавил Аткинс, протягивая Киндерману целлофановый пакетик.
Следователь осторожно взял его в руки и, поднеся поближе к глазам, нахмурился. Внутри пакета находилась розоватая пластмассовая безделушка.
— Что это?
— Заколка для волос. Женщины такие носят.
Киндерман прищурился, пристально разглядывая заколку.
— На ней что-то написано.
— Да, «Большие Виргинские водопады».
Опустив пакет, Киндерман взглянул на Аткинса.
— Такие штуковины продаются в сувенирных ларьках рядом с водопадом,— сообщил он.— У моей Джулии была такая же. Но это было давно, Аткинс. Я сам ее покупал дочке. Вернее, даже не одну, а пару. У нее их было две.— Следователь вручил пакет Аткинсу и глубоко вздохнул.— Это детская заколка.
Аткинс пожал плечами. Бросив взгляд на сторожку, он сунул пакетик в карман.
— Эта женщина все еще там, лейтенант.
— Сделай одолжение, скинь, пожалуйста, эту козырную фуражку. Мы же не собираемся снимать фильм о морском флоте, Аткинс. Война давно закончилась, хватит бомбить Хайфон.
Аткинс послушно стянул с головы фуражку и, засунув ее в другой карман бушлата, поежился от холода.
— А теперь надень ее,— тихо приказал Киндерман.
— Да нет, все нормально.
— Ошибаешься. Твой «ежик» еще козырнее. Надевай.
Аткинс колебался, а Киндерман продолжал настаивать:
— Давай-давай, надевай. Холодно ведь.
Аткинс снова натянул фуражку.
— Женщина еще там,— повторил он.
— Кто — там?
— Ну, та самая старушка.
Труп обнаружил на пристани воскресным утром 13 марта Джозеф Маннике, владелец лодочной станции. Он спозаранку приехал в тот день на работу: надо было приготовить закуски, снасти и различное снаряжение, а также и сами лодки для туристов — обычные двухвесельные, каяки и каноэ.
Заявление Манникса отличалось краткостью. Вот оно:
«Меня зовут Джо Маннике. И что дальше?
(В этом месте его перебил полицейский.)
Да. Да, я вас понял, я все понимаю. Меня зовут Джозеф Фрэнсис Маннике, я проживаю по адресу: тридцать шесть восемнадцать, Проспект-стрит, Джорджтаун, Вашингтон, округ Колумбия. Я владею лодочной станцией на Потомаке и сам управляюсь со всем хозяйством. Я приехал сюда утром, около половины шестого. Обычно я так и приезжаю на станцию — надо приготовить закуску и сварить кофе. Посетители являются не раньше шести, иногда им приходится даже чуточку подождать меня. Сегодня, правда, никого не было в это время. Я поднял газету, которую мне обычно оставляют на пороге, и — о Боже мой! Боже!
(Небольшое замешательство, свидетель пытается успокоиться.)
Я открыл дверь, вошел внутрь и поставил кофе. Потом отправился на пристань, чтобы пересчитать лодки. Иногда их отвязывают. А бывает, пускают в ход и кусачки — тогда хана цепям. Поэтому я их всегда пересчитываю. Сегодня все лодки оказались целехоньки. Тогда я поворачиваюсь, чтобы вернуться в домик, и вдруг вижу тележку этого мальчугана и пачку газет, а потом вижу... вижу...
(Свидетель жестом указывает на тело жертвы; он не в состоянии продолжать рассказ. Полицейский вынужден отложить дальнейший допрос.)».
Жертвой оказался Томас Джошуа Кинтри, двенадцатилетний темнокожий, сын Лойс Аннабель Кинтри, тридцативосьмилетней вдовы, преподавательницы иностранных языков в Джорджтаунском университете. Томас Кинтри развозил номера газет «Вашингтон пост». Предполагалось, что газету он должен был доставить на пристань примерно в пять часов утра. Маннике позвонил в полицейский участок в 5 часов 38 минут. Труп был опознан сразу же, поскольку на зеленой клетчатой ветровке, принадлежавшей жертве, обнаружили нашивку с его именем, адресом и телефоном: Томас Кинтри был немым от рождения. А на этом участке он работал всего тринадцать дней, поэтому-то Маннике его и не узнал. Зато Киндерман с ходу опознал жертву. Этого мальчугана он встречал в полиции.
— Старушка..— печальным эхом отозвался Киндерман. Затем его брови изумленно поползли вверх, и он снова уставился на реку.
— Она в сторожке на пристани, лейтенант.
Киндерман обернулся и в упор глянул на Аткинса.
— Ей там тепло? — забеспокоился он.— Вы уж пошу-стрите там, чтобы она не замерзла.
— Мы ее закутали в одеяло и, кроме того, раскочегарили камин.
— Ее надо покормить. Дайте ей супчику, горячего супчику.
— Она уже попила бульон.
— Бульон тоже хорошо, лишь бы он был горячим.