Димитрий (СИ)

         Войско заволновалось. Холод, голод, задержка жалования, стесненность размещения злили людей. Повиновение заколебалось. Лазутчики Димитрия лазали между избами и палатками, подговаривали воинов переметнуться. Некоторые заговорили, что Борис и Димитрий имеют равные шансы царствовать. Прав тот, кто более платит.

         Не дожидаясь полнейшего войскового разложения, Федор Мстиславский, Василий Шуйский и Петр Шереметьев повели полки на отложившиеся Кромы. И вот в Великий пост восемьдесят тысяч Борисова войска три недели осаждали и не способны были взять крепость, где закрылись шесть сотен донцов с атаманом Корелою.

         Цинга мучила московитов. В день присылки Борисом обоза с провиантом и лекарствами все, оставив посты, бросились к телегам, боясь, что не хватит. Под шумок через пепелище в Кромский острог с пятью сотнями казаков пришло сто возов хлеба от Димитрия.

       8 марта в Путивле схватили трех монахов от Бориса. Они лазали среди отступников, распространяя манифест, обещавший прощение бросившим Лжедмитрия. В палатах на троне, назвавшись Димитрием, сидел в порфире поляк Иваницкий. Он вопросил приведенных иноков, знают ли те его. Монахи воскликнули:

- Ты, во всяком случае, не царевич Димитрий.

         Иваницкий рассмеялся и велел монахов пытать. Двое терпели, молчали. Третий признал, что имеет яд на самозванца. Некоторые из его совета с ними в сговоре. Были названы два имени. Димитрий отдал изменников толпе на самосуд.

         В тот же день Димитрий писал Патриарху и Борису. Первого он убеждал благодарно признать его, второму обещал прощение и монастырь за добровольный уход с престола.

         В самой Москве умножались доносы. Заткнуть сплетникам рты на торгах не умели. Сикофантов не хватало. Пыточный приказ не успевал пытать. Руки палачей требовали роздыха, устав резать болтливые языки, де, истинный с войском уже в Коломне. Скоро Борису конец.

         Борис требовал Шуйского в Москву. Трясся с ним в Углич. По дороге который раз заставлял повторять, что случилось в Угличе. Василий полз подолом плисового кафтана по бархату скамьи, отодвигался в угол мягкорессорчатой берлины,  тоскливо отворачивался на безрадостную низину, обросшую редкими безлистными  деревьями.

         Первая супруга Шуйского – княжна Елена Михайловна Репнина была тогда серьезно больна, Господь готовился прибрать ее годом позднее, когда Годунов поставил Василия Ивановича разобраться в Угличской трагедии. Маем месяцем Шуйский приехал с окольничим Андреем Клешниным. Опросили людей. Одни говорили, что видели, как царевич зарезался в падучем припадке падучей, другие предполагали, что по-другому смерть отрока наступить не могла. Отчего же, видя младенца упавшего, не поспешили оживить, перевязать кровоточащую рану? Ребенка нашли не в конвульсиях, но мертвого, истекшего кровью. Те же самые люди, под крестом показывавшие, что  наследник сам зарезался, терзали как убийц Борисовых стражей, дьяка Михаила Битяговского с сыном Данилой и племянником Качаловым, к Димитрию приставленных. На глазах матери убили дружку – сына царевичевой мамки Волоховой. Отца – Волохова толпа рвала на части. Этот тоже был обязан ходить за Димитрием Иоанновичем по пятам. Но мать царевича? Нагая в отчаянии неистовала, благословляла самосуд. Била подозреваемых, рвала волосы. Требовала сажать на кол, резать, побивать каменьями боком к обслуге и охране царевича причастных. Не виноваты были дядья после обедни разъехавшиеся, племянника на пороге терема с ножичком играть оставившие. Кормилица Тучкова-Жданова показала: она не отходила от Димитрия. Тыкала на синяк,  след  оглушившей  на берегу палки. Уже тогда Годунову стало ясно. Исток преступления в небрежении. Наследник был в тягость окружавшим, дядьям и матери. А ведь их будущность зависела от сего сладкого проростка! Шуйский на месте разобрался с беззаконием незнатных. Толпу, терзавшую Битяговского, его родню  и челядь, наказали примерно: казнили петлей, резали языки за  ложь. Наказанных набралось две сотни. Тела Битяговского и товарищей, кинутые угличским народом в яму, вынули, отпели и предали земле православным обрядом..

- Так,- Борис ежился. – Кормилицу с мужем ты привез в Москву.  Здесь созналась?

- Я вывез ее, чтоб не смущала народ про удар в темя. Дальше она одно – ничего не видела, не помнила. В Москву поначалу я привез и Нагих, и  вещуна Мочалова в ковах. Окромя Михайла Нагого никто на убийство не указывал. И он-то чуял сердцем…

- Ты-то видал мертвого царевича?