Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Выступления Дина в Москве прошли при полных аншлагах. Такой же ажиотаж царил на концертах Дина и в следующем городе – в Риге. Там он выступал в Спортивном манеже, который располагал гораздо большим количеством мест, чем Театр эстрады, однако и там яблоку было негде упасть. Концерты длились два дня: 19–20 ноября.

Потом Дин приехал в Таллин (впервые в своей жизни) и тоже выступал в самом вместительном зале – во Дворце спорта «Калев». На календаре было 22–23 ноября.

В Таллине Дин жил у своей советской возлюбленной Эве Киви. Семилетний сын киноактрисы Фред, который был ровесником дочери Дина Рамоны (он родился в феврале 68-го, а она в мае), поначалу с настороженностью отнесся к певцу, но длилось это недолго, поскольку Дин быстро нашел нужные ключики к сердцу мальчишки. Как вспоминает сама Э. Киви: «Дин обожал детей и считал, что мы должны думать вначале о них и только потом о себе. Когда они познакомились с Фредом, то очень понравились друг другу. Подросший сын говорил учительнице пения: „Я не знаю детских песен на эстонском, моя любимая песня – „Белла чао“. И вообще я скоро уеду в Боливию освобождать индейцев“. Это его Дин научил…»

Из Таллина Дин отправился в Ленинград. Там в те дни (24–25 ноября) проходила Всемирная конференция представителей национальных движений за мир, среди участников которой было много друзей Дина. В частности, Альберт Норден, с которым Дин встретился в своем гостиничном номере в последний день работы конференции. Норден пришел к нему вечером один (охрану, положенную ему по статусу члена восточногерманского Политбюро, он оставил за дверями) и сообщил, что Всемирный совет мира принял решение наградить Леонида Брежнева «Золотой медалью мира» имени Ф. Жолио-Кюри. Но Дин уже знал об этом из других источников. Знал он и одну из главных причин этого награждения: это было ответом на недавнее присуждению советскому диссиденту Андрею Сахарову Нобелевской премии. Этой премией Запад поднимал статус Сахарова в глазах мировой общественности, пытаясь придать ему ореол лидера советского диссидентского движения (как это было несколько лет назад с Солженицыным). Однако Брежнев заслуживал этой премии и по другим причинам: например, он и в самом деле за последние несколько лет сделал много полезного для дела мира во всем мире, в частности, был одним из главных инициаторов Совещания по безопасности в Европе в Хельсинки, где Советскому Союзу удалось отстоять свои послевоенные границы в Европе.

Визит Нордена продлился недолго – около получаса. Однако, уходя, гость затронул тему, которую Дин никак не рассчитывал от него услышать, но из-за которой тот, судя по всему, и пришел. Надев на себя пальто и уже стоя в коридоре номера, Норден спросил:

– У тебя и в самом деле любовь к этой эстонке?

Этот вопрос застал Дина врасплох: он буквально остолбенел, не в силах вымолвить ни слова. Видя его замешательство, Норден решил раскрыть все свои карты. Он достал из внутреннего кармана пальто какой-то журнал и сунул его Дину под нос. На фотографии, которая была помещена на раскрытой странице, Дин узнал себя в обществе Эве Киви, Даниэля Ольбрыхского и чернокожей актрисы из Сенегала, имя которой он не помнил. Как понял Дин, это было фото из журнала «Советский экран» времен июльского кинофестиваля.

– Это совершенно невинная фотография, – после некоторой паузы произнес Дин.

– Не спорю, – кивнул головой Норден, после чего добавил: – Если не знать, что ты весь фестиваль крутил шашни с этой Эвой, а несколько дней назад встречался с ней в Эстонии. Ты думаешь, если ты находишься в тысячах километров от Германии, значит, о твоих похождениях мы ничего не знаем? Да у нас здесь десятки доброжелателей, которые сами готовы доносить нам о каждом твоем шаге.

– Мне казалось, что моя личная жизнь никого не должна касаться, – продолжал защищаться Дин.

– С тех пор как ты полез в политику, твоя личная жизнь стала предметом не только твоей заботы. У тебя в Германии находится законная жена, которая мало того что родственница нашего руководителя, но еще и ждет от тебя ребенка. Этих обстоятельств для тебя недостаточно?

Поскольку против перечисленных аргументов Дину возразить было нечего, он счел за благо промолчать. Любое оправдание в сложившейся ситуации было неуместно, и Дин прекрасно это понимал. Между тем эта пауза несколько разрядила обстановку. Норден спрятал журнал обратно в карман, после чего взял Дина за ворот рубашки и, притянув его голову к себе, зашептал ему на ухо:

– Как мужчина, я тебя прекрасно понимаю. Твои голливудские привычки по части слабого пола, судя по всему, неискоренимы. Но я прошу тебя, будь осторожнее в этом деле. Ты все-таки не только артист, но и политик. А в политике действуют совсем иные законы.

Сказав это, Норден по-отечески похлопал Дина по плечу и вышел из номера, плотно прикрыв за собой дверь.