Динамика бессознательного

[708] Ошибка, как я уже сказал, заключается в том, что психоанализ тяготеет к научной, но сугубо рационалистической трактовке бессознательного. Рассуждая об инстинктах, мы воображаем, будто говорим о чем-то известном, но на самом же деле мы судим о чем-то неведомом. Вообще-то все, что мы знаем, это следующее: темная сфера психического оказывает на нас воздействие, которое так или иначе нужно примирить с сознанием, чтобы не допустить губительного нарушения других функций. Совершенно невозможно установить сразу, какую природу имеют эти воздействия, проистекают ли они из сексуальности, из стремления к власти или из какого-то иного влечения. У них столько же значений и граней, сколько есть у самого бессознательного.

[709] Я уже разъяснял ранее, что бессознательное, будучи вместилищем всего забытого, минувшего и вытесненного сознанием, одновременно является областью, в которой протекают все сублиминальные процессы. Оно содержит чувственные восприятия, слишком слабые для того, чтобы достичь сознания; кроме того, это материнское лоно, из которого возникает всякое психическое будущее. Человек способен подавить беспокоящее желание и тем самым перенаправить его энергию в какую-то другую функцию, и точно так же он может отринуть новую, чуждую ему идею, энергия которой перетечет в другие функции, вызывая их нарушения. Я неоднократно наблюдал, как аномальные сексуальные фантазии исчезают неожиданно и полностью, когда осознавалась новая идея, или как пропадала вдруг мигрень, когда пациент осознавал некое стихотворение, до того таившееся в бессознательном. Сексуальность может иносказательно выражаться в фантазиях, а творческая фантазия может иносказательно выражаться через сексуальность. Как однажды заметил Вольтер: «En étymologie n’importe quoi peut désigner n’importe quoi»[523]

, и то же самое мы должны сказать о бессознательном. Во всяком случае, мы никогда не знаем заранее, что есть что. Применительно к бессознательному мы располагаем только даром запоздалой мудрости, ведь у нас нет возможности узнать что-либо об истинном положении дел. Любой вывод о бессознательном подразумевает собой допущение («если… то»).

[710] С этой точки зрения бессознательное выглядит как великое неизвестное (Икс), о котором достоверно ведомо только то, что его деятельность чревата значительными последствиями. Обращение к истории мировых религий показывает, сколь значительны эти последствия для человечества. А взгляд на страдания современного человека демонстрирует то же самое – просто сегодня мы выражаем себя несколько иначе. Пятьсот лет назад говорили: «Она одержима дьяволом», а теперь говорят, что у женщины истерия; раньше твердили, что мужчина околдован, а ныне ставят диагноз невротической диспепсии. Факты не меняются, но с психологической точки зрения прежнее объяснение было, пожалуй, более точным, а наше нынешнее рационалистическое описание симптомов на самом деле бессодержательно. Ведь если я говорю, что кто-то одержим злым духом, то подразумеваю, что данный человек не болен по-настоящему, что он страдает из-за незримого психического воздействия, над которым нисколько не властен. Это незримое нечто есть так называемый автономный комплекс

, бессознательный элемент вне пределов досягаемости сознательной воли. Анализируя психологию невротических состояний, мы обнаруживаем комплексы, элементы бессознательного, которые ведут себя отлично от прочих, появляются и исчезают не по нашему хотению, а по собственным правилам; иными словами, они самостоятельны, или, как мы говорим, автономны. Перед нами словно какие-то кобольды[524]

, которые ловко от нас уворачиваются. Когда комплекс осознается – что и является целью анализа, – то пациент облегченно восклицает: «Ах, вот что меня так беспокоило!». По всей видимости, чего-то мы добиваемся: симптомы исчезают, комплекс, как говорится, разрешается. Можно повторить за Гете: «Исчезните! Ведь я же разъяснил!», но вместе с Гете же мы должны и продолжить: «Мы так умны, – а в Тегеле есть духи!»[525] Нам впервые открылось истинное положение дел, мы осознали, что этот комплекс не мог бы существовать, не надели его наша натура скрытой движущей силой. Это утверждение я объясню посредством примера.