Динамика бессознательного

Старость бога шевельнулась у него во рту
И заставила его плюнуть на землю,
И то, что он выплюнул, упало на поверхность земли.
Тогда Исида перемешала это своей рукой
С землей, которая там была,
Из этого она вылепила благородного червя
И сделала его похожим на копье.
Она не поместила его живого около своего лица,
А бросила его, свернувшегося, на тропу,
По которой великий бог имел обыкновение ходить
По своему желанию через свои две страны.
Благородный бог шел вперед в своем блеске,
Его сопровождали боги, те, которые служат фараону,
И он шел так, как делал это каждый день.
Тут благородный червь ужалил его…
<…>
Его челюсти стучали,
Все члены его тела дрожали,
И яд растекался по его телу,
Как Нил затопляет свою землю…[205]

[308] Сознательное знакомство пациента с текстом Библии оставляло желать лучшего. Быть может, он когда-то слышал о змее, кусающей человека в пятку, но быстро забыл об этом. Однако нечто глубоко бессознательное в нем сохранило эту историю и вспомнило о ней при подходящих обстоятельствах. Данная часть бессознательного очевидно стремится выражать себя мифологически, поскольку такой способ выражения лучше всего соответствует ее натуре.

[309] Но с каким именно складом ума сочетается символический или метафорический способ выражения? Он соответствует ментальности первобытного человека, в языке которого нет абстракций, есть лишь естественные и «неестественные» аналогии. Эта первобытная ментальность столь же чужда психическому, которое порождает сердечную боль и ком в горле, как бронтозавр чужд скаковой лошади. Сновидение о змее раскрывает нам эпизод психической активности, не имеющий ничего общего со сновидцем как современным человеком. Эта психическая активность ведется, скажем так, на каком-то более глубоком уровне, и только ее результаты проникают в слой выше, где находятся вытесненные аффекты, причем эти результаты чужды для них в той степени, в которой сновидение чуждо бодрствующему сознанию. Требуется некая разновидность аналитического метода для того, чтобы понять сновидение, и необходимы познания мифологии, чтобы ухватить значение содержания, порожденного глубинными слоями психического.

[310] Разумеется, мотив змеи не может считаться индивидуальной особенностью сновидца, ведь сны о змеях широко распространены даже среди городских жителей, которые, возможно, никогда не видели живую змею.

[311] Можно было бы возразить, что змея в сновидении есть не более чем конкретизация образного выражения речи. Ведь об отдельных женщинах говорят, что они лукавы, как змеи, лживы, как змеи, упоминают змея-искусителя и т. д. На мой взгляд, это возражение вряд ли применимо к данному случаю, но обосновать свое мнение строго я вряд ли смогу, потому что змея и вправду часто фигурирует в человеческой речи. Более надежное доказательство появится, только если мы сумеем отыскать такой пример, где мифологический символизм не будет ни образным выражением, ни образчиком криптомнезии[206]; иначе говоря, нужно исключить всякую возможность того, что сновидец когда-то видел, слышал или читал о том, что составляет мотив сновидения, потом забыл, а затем бессознательно о нем вспомнил. Подобное доказательство видится мне чрезвычайно важным, поскольку оно означало бы, что рационально объяснимое бессознательное, состоящее из материала, вычеркнутого из сознания искусственно, есть как таковое лишь поверхностный слой, что под ним лежит абсолютное бессознательное, которое никак не связано с нашим личным опытом. Это абсолютное бессознательное тождественно психической деятельности, протекающей независимо от сознательного разума и независимой даже от верхних слоев бессознательного, незатронутой (быть может, не затрагиваемой) личным опытом. Это была бы надындивидуальная психическая деятельность, коллективное бессознательное, как я ее охарактеризовал, полностью отличная от поверхностного, относительного или личного бессознательного.