Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

Увы, мне пришлось поступить, как мне велели, и отпустить оскорбительное замечание даме, к которой я испытывала искреннее расположение. Поэтому весь остаток дня я провела в молчании, глядя на проносившиеся за окном однообразные равнины и глотая слёзы. Достаточно одного этого примера: подобным образом проходило всё моё путешествие. Где бы то ни было: в поезде, в гостинице или на борту океанского лайнера – я не перемолвилась ни единым добрым словом со своими попутчиками и находилась в полной уверенности, что любой мой разговор могут в любой момент перебить. Везде и всюду самые разные люди – мужчины и женщины, роскошно и бедно одетые – оберегали меня и следили за каждым моим словом и шагом. Вот таким образом я пересекла Соединённые Штаты, а затем и океан, в то время как Око мормонов наблюдало за каждым моим движением. И когда наконец кэб доставил меня в тот лондонский дом, откуда я нынче утром бежала и чему вы стали свидетелем, я уже перестала бороться и надеяться.

Я ничуть не удивилась тому, что хозяйка ожидала моего приезда. В отведённой мне комнате растопили камин. На столе лежали книги, в ящиках – одежда. Из выходивших в сад окон я с тихой покорностью наблюдала, как менялись времена года и месяц шёл за месяцем. Иногда хозяйка брала меня с собой на прогулку или устраивала мне ознакомительную экскурсию, однако она никогда не позволяла мне оставаться дома одной. Я же, видя, что она также живёт в постоянном страхе перед местью мормонов, жалела её и не смела ей возражать. Для родившегося в краю мормонов, как и для человека, вступающего в некое тайное общество, бегство попросту невозможно. Я твёрдо это знала и была благодарна судьбе даже за эту вынужденную отсрочку. Тем временем я честно пыталась подготовиться к предстоящему замужеству. Приближался день прибытия моего жениха, и благодарность пополам со страхом обязывали меня покориться своей участи. Сын доктора Грирсона, каков бы он ни был, очевидно, молод, и весьма вероятно, что недурён собой. На большее я и рассчитывать не смела, и, готовясь официально объявить о своём согласии, я начала ставить во главу угла его внешние и физические достоинства, отодвигая на второй план его моральные качества и уровень развития интеллекта. Мы обладаем огромной властью над своим духовным миром, и с течением времени я настроила себя на то, чтобы дать положительный ответ, более того, я стала с нетерпением ждать этого часа. Ночью я забывалась сном, а днём сидела у камина, погружённая в свои мысли, представляя себе лицо своего будущего мужа, прикосновение его руки и звук его голоса. В условиях моего затворничества и одиночества всё это являлось для меня единственной отдушиной. В конце концов я настолько уверилась и утвердилась в своём положительном решении, что меня начали одолевать страхи совсем иного свойства. Что произойдёт, если я вдруг не понравлюсь? Что будет, если этот неведомый суженый вдруг отвернётся от меня, тем самым выказав свою неприязнь и недовольство? Поэтому я проводила долгие часы перед зеркалом, тщательно изучая свои внешние достоинства и недостатки и без устали меняя наряды и причёски.

Когда настал назначенный день, я очень долго прихорашивалась, пока в конце концов, обуреваемая одновременно некой смутной надеждой и безысходностью, не призналась самой себе, что больше не в силах играть в эту игру и надо вести себя естественно по принципу «будь что будет». Моё затворничество заканчивалось, и меня охватило почти болезненное нетерпение пополам со страхом. Я прислушивалась к шуму на улице, к каждому скрипу и шороху в казавшемся безмолвным доме. Мне известно, что нельзя каким-то образом «приготовиться» к любви, ничего о ней не зная. И всё же, когда наконец к дому подкатил кэб и я услышала, как мой гость поднимается по лестнице, меня охватил такой прилив надежды, что им могла бы гордиться любовь, очевидно его породившая. Дверь отворилась, и на пороге появился не кто иной, как доктор Грирсон. По-моему, я закричала во весь голос, однако я точно помню, что мгновенно лишилась чувств и упала на пол.

Когда я пришла в себя, то увидела склонившегося надо мной доктора, который считал мой пульс.