Динарская бабочка

Иногда юношу с умным лицом навещали другие молодые люди. Вместе с ним они садились у фонтана или на парапет галереи, нередко под самой капителью, где жила Клиция. Они разговаривали, листали книги и пергаменты, и возникавшее при этом движение воздуха достигало паутины, заставляя ее колыхаться, отчего на мгновение оживали пойманные в сеть и обессиленные сопротивлением агонии мухи (что-то в слюне паука отнимало у них жизненные силы, судя по тому, как быстро они смирялись со своим положением жертвы, которую оставалось только обхватить ногами и высосать). Бывало, юноши трапезничали, и после их ухода паук спускался, чтобы сделать своей добычей крошки, крупинки, а порой и приторно-сладкие кожурки. И вот однажды, в жаркий день, он заметил внизу, на парапете, ряд блюдец, полных светлой гущи со сладким запахом. Он повис на своей паутине и, движимый непомерной жадностью, устремился вниз по все удлинявшейся паутинной нити; с гордостью, с упоительным восторгом он смотрел, как она вытягивается над ним, такая блестящая и крепкая. Когда он понял, что происходит, было уже слишком поздно, его страшная судьба была решена. Светлый густой нектар ухватил его за мохнатую спину, он завертелся, попробовал вырваться, выплюнул всю свою слюну, чтобы, укрепив ею нить, попробовать вернуться восвояси. В результате этих усилий в плену оказалась его голова, а вскоре в липком болоте утонула и одна из ног. Тошнотворный приторный запах сгущался над ним, тело начинало деревенеть. В порыве крайнего отчаяния, полный бесконечного отвращения, он запрокидывал голову, чтобы ускорить смерть, когда чья-то рука мягко легла ей на руку и разбудила Клицию.

Она увидела над собой человека в шортах и человека в черном костюме.

— Синьора, — сказал первый, — вы представляете собой исключительный объект. Соблаговолите подняться на кафедру и рассказать свой сон. Позвольте узнать, как вас зовут, какая у вас профессия. Не расскажете ли что-нибудь о себе? И об этом городе. Вы здесь работаете, учитесь, или вас привело сюда путешествие?

— Нет, я пою, — сказала Клиция, лишь бы что-то сказать (действительно она часто напевала наедине с собой).

— Дамы и господа! — возгласил на ужасном итальянском проф. Добровский, обращаясь к публике. Возможно, мы имеем дело с реинкарнацией Малибран[99] или божественной Сапфо. Впрочем, нет. Сие невозможно: это был бы слишком резкий скачок во времени. Не скажете ли, синьорина, кем вы видели себя во сне? Этот сон должен открыть, кем вы были в предыдущей жизни. Не смущайтесь, говорите свободно.

Клиция посмотрела вперед и обнаружила, что пятнадцать человек, сидевшие в зале сначала, превратились в добрые тридцать.

— Вроде бы, — растерянно сказала Клиция, охваченная чувством, близким к чувству оскорбленной добродетели, — вроде бы, мне приснилось, что я паук, да, паук в доме Пифагора, во всяком случае, кажется, я узнала его в лицо.

Публика расхохоталась, а профессор Добровский покраснел до ушей.

— Синьора, — возмутился он, — вы издеваетесь над наукой, вы недостойны той легкости, с которой на вас подействовал мой гипноз. Да вы представляете себе, какой бы уровень развития потребовался, чтобы одним махом перейти из стадии паука в стадию человека? Я серьезно спрашиваю, отвечайте: кем вы видели себя во сне?

— Пауком в доме Пифагора, — повторила Клиция под издевательский смех публики, а тем временем профессор Петерсон за руку вел ее к двери, убеждая никогда больше не участвовать в опытах, слишком серьезных для нее.

Она вышла, почти выбежала на улицу, стискивая ручку чемоданчика, издала короткую горловую трель, чтобы почувствовать, что она жива, и посмотрела на часы. До отхода поезда оставалось пятнадцать минут. Для нее день в Фодже закончился.

НЕУГОМОННАЯ