Династические войны Средневековья

Возникшую дилемму можно разрешить, обратившись к тому же исследованию Голубинского, в котором сказано, что святые разделялись на почитаемых местно – в пределах отдельно взятой церкви, монастыря или епархии – и на тех, в отношении которых устанавливалось общерусское почитание. Таким образом, церемонию, имевшую место при Ярославе, можно рассматривать как установление местного почитания князей-чудотворцев, а церемонию, имевшую место при Ярославичах, – как установление их общерусского почитания. События, описанные в «Сказании о чудесах», с формальной точки зрения соответствуют критериям, названным Е.Е. Голубинским: прославление князей при Ярославе стало результатом их чудотворной деятельности, засвидетельствованной в присутствии предстоятеля русской церкви, который, узнав от князя о чудесах, происходящих на могиле его братьев, испытал одновременно ужас, сомнение и радость. Аналогичным во время перезахоронения князей в 1072 г. было поведение митрополита Георгия, который оказался «нетверд верою к ним». Но, с другой стороны, эти факты можно рассматривать и как проявления универсального агиографического «этикета» (вспомним, что, согласно «Легенде Кристиана», посланцы св. Вацлава также сомневались в нетленности останков Людмилы).

Как полагает А.Н. Ужанков, «официальная канонизация Бориса и Глеба как общерусских (т. е., надо понимать, общеправославных) святых во времена святительства в Киеве Георгия всецело зависела от его позиции», поскольку он занимал в константинопольской администрации высокий пост синкелла и «после того как сам лично удостоверился в нетленности мощей князей, взял на себя труд по достижению официального признания святых и Византией. На это якобы указывает его поездка в том же году к патриарху в Константинополь»[364]. Поскольку из «командировки» в Грецию, о которой сообщает ПВЛ, митрополит Георгий не вернулся, а его преемник Иоанн II появился в Киеве только в конце 1070-х гг., каноническое признание Бориса и Глеба Константинопольским патриархатом могло произойти не ранее этого времени. Однако возникает вопрос: мог ли Иоанн II составить церковную службу новым святым. Вопрос об авторстве этой службы обсуждался в историографии XIX в., где ее атрибутировали митрополиту Иоанну I, время святительства которого датировалось тогда первой третью XI столетия (между 1008 и 1035 гг.). Наиболее аргументированно эту точку зрения отстаивал митрополит Макарий, делавший акцент на том, что Иоанн II был грек и по-славянски «выражался весьма плохо и крайне невразумительно, как свидетельствует его послание к Иакову-черноризцу»[365]. В настоящее время получило развитие представление о существовании двух церковных служб князьям-мученикам, одна из которых была составлена митрополитом Иоанном I после перезахоронения мощей при Ярославе (около 1051 г.), а вторая – митрополитом Иоанном II после того, как канонизация Бориса и Глеба была официально санкционирована в Константинополе (вероятно, в 1080-х гг.[366]. Как сообщает летописный некролог первосвятителю, помещенный в ПВЛ под 1089 г., Иоанн II был «сведущ в книгах и в учении»[367], поэтому, имея соответствующую санкцию, он вполне мог выступить инициатором составления церковной службы, где была прославлена «от корня произраставшая честная братия, славная, благородная», исполняющая заповеди, «дела и учения Христовы» и проклят «подобный Каину» Святополк, который «явился законопреступным и к зависти убийство приплел, властью прельстившись самолюбия и отмщения праведного не избежав»[368]. Это представление о «праведной мести» несколько позже получит наиболее полное раскрытие в ПВЛ и паримийных чтениях. Вскоре после канонизации культ князей постепенно приобрел международное значение. Как свидетельствует хроника Сазавского монастыря, в одном из алтарей, освященном в октябре 1095 г., вместе с останками св. Мартина, Иоанна и Павла здесь хранились останки «святого Глеба и сотоварища его» («sancti Glebii et socii eius»)[369]. Со временем русские святые стали почитаться в Царьграде. По свидетельству посетившего храм Св. Софии в 1200 г. новгородца Добрыни Ядрейковича (позднее занимавшего новгородскую кафедру под именем архиепископа Антония), там была поставлена «икона велика Бориса и Глеба»[370].

Конец «триумвирата» и актуализация идеи «старейшинства»