Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы

Потому и восхваляем мы всегда и вечно новое время, которое начинает воспитывать человека так, чтобы он стал человеком, и которое повелевает не только дворянину и горному пастуху, нет, даже и сыну портного упражнять свои члены и облагораживать тело, чтоб оно стало сильным и ловким…» И третья цитата:

«Что есть история Аппенцеля и есть история Женевы; это разнообразие в единстве, которое дай Бог нам сохранить, есть истинная школа дружбы, и только там, где общее политическое подданство превращается в личную дружбу целого народа, только там достигается самое высокое»…

Нет, это не из петровских указов и наказов, это из новеллы швейцарского писателя Готфрида Келлера «Знамя семи стойких» – о Швейцарии XVIII века…

Мы помним, что выходцем из Швейцарии с ее республиканским укладом, породившим типы домовитого хозяина и искателя приключений, был старший друг и наставник Петра Франц Лефорт. Его склонны наши историки и романисты изображать отчаянным гулякой, приобщающим молодого Петра ко всем разновидностям кутежей. И что это за кукуйские кутежи? Зачем это немцам и швейцарцам занадобилось учить молодого русского царя и его приближенных пить крепкие напитки? Сами не умели, что ли? А все объясняется просто. Да, не умели, в определенном смысле, конечно. Почему кукуйские застолья возмущали боярское воображение? Уж, конечно, не какой-то там особой разнузданностью! И на пирах Алексея Михайловича разбивали друг другу в кровь лица «из-за места», то есть споря, кто знатнее, кому сидеть ближе к царю; и, опьянев, падали с лестниц, ломая ребра. Но то были ритуализованные феодальные застолья. И, конечно, кукуйские застолья должны были казаться «непорядочными», ведь они были, что называется, концептуально другие – не закрепляли сословность, а нивелировали ее принципиально. На пиру Алексея Михайловича гость сознавал, кто он; кукуйское застолье было таким времяпрепровождением, где все принципиально делались равны. Вот откуда в указе об ассамблеях пункт о том, что, если даже ассамблея происходит у самого царя, вход в нее доступен… И в этом смысле странно, что историки продолжают доверчиво муссировать тему каких-то выдающихся кукуйских кутежей…

Европа, о которой рассказывал Лефорт, бюргерский уклад Кукуйской слободы – вот что влекло Петра. Но опять же – почему? Ему просто нравилось сидеть за столом «на равных» и свободно танцевать с красивыми женщинами? Или Петр уже понимал, что «родо-клановая» система изжила себя и в дальнейшем не будет ему опорой? Идеал общественного и бытового уклада «служилых» людей он и находил в Кукуе и в рассказах Лефорта…

Но один-единственный момент нашим царем-революционером как будто забыт. Крепостная зависимость. Россия, как известно, Швейцарией так и не стала. Более того, нивелируя сословия, Петр одновременно укрепляет положение аристократии, интенсифицирует крепостное право. Более того, петровские «выдвиженцы», кем бы они ни были – бывшими крепостными или заезжими бедняками, – вовсе не отличались «демократическими убеждениями». Все они стремятся вскарабкаться наверх по российской сословной лестнице. И Петр поощряет их в этом, жалует чины и звания, награждает поместьями, сватает им аристократических невест. Известный своей сказочной карьерой Меншиков (от сына царского конюха до светлейшего князя) роднится с Арсеньевыми. Замечательный дипломат, усилиями которого Россия приобрела Балтику, сын малоимущего пастора Андрей Иванович Остерман (урожденный Хайнрих-Иоганн) пожалован после заключения Ништадтского мира бароном и с легкой царской (нет, уже императорской!) руки получает в жены девушку из рода, близкого царскому семейству, Марфу Ивановну Стрешневу (бабушка Евдокия, ау!). То есть никакая отмена аристократии Петру не нужна, ему нужна обновленная и «служилая» аристократия…

В этом случае довольно ясно, что должно произойти. Крепостное право должно начать развиваться интенсивно. Земли и крестьяне – вот предметы, которыми награждают – уже награждают, и как еще будут награждать при преемниках Петра!..

Эта интенсификация крепостного права не только трагически раскалывала население России на «просвещенную аристократию» и «народ», но еще и отделяла от Европы страшнее и глубже, нежели затворничество женщин и азиатские кафтаны и шапки…