Динка. Динка прощается с детством

Леня поспешно зажег лампу. Все молча смотрели на Ефима, а он не спеша крутил козью ножку, сыпал на пол махорку, готовя какое-то значительное сообщение. Потом, прикурив от лампы и затянувшись дымком, обвел всех взглядом.

– Пропал теперь Павло! Всю правду, як на духу, сказала Маринкина маты. И як прибигла до нее дочка, як рассказала про Павлуху… И сама про себя стара сказала… «И я, – каже, – к смерти дитину свою толкнула: неровня, кажу, тоби пан, может, и правда, что он женится…» – не спеша рассказывал Ефим.

– А что пан? Что пан? – трепеща от волнения, спрашивала Динка.

Ефим махнул рукой:

– Ну, пан аж почернел весь. Вышел со мной и молчит, только лошадь гонит, а сам как та грозовая туча… Остановил лошадь, попрощался со мной за руку и… гайда! Дале, до экономии! Пропал Павло; я так себе думаю, что отольются ему Маринкины слезы. Ще й добре отольются! – довольно крякнул Ефим.

– Так ему и надо! Так и надо! – кричала Динка.

– Значит, все правильно… – начал Леня, но Марьяна не дала ему сказать и сердито напала на Ефима:

– А что мне Павло? Нехай его черти в могилу закопают! Нехай хочь повесит его пан! Павло повесят, так его дружки да сваты Матюшкины останутся! Ты об себе подумай, Ефим! А что мне Павло, на черта он мне сдался?

– А ты не об себе думай, жинка, и не обо мне! – строго сказал Ефим. – Павло всей бедноте враг, лютый враг! На три села волю взял, снищил, обобрал усех батраков, все в его руках было, а теперь кончится его власть!

– Эге! Кончилась! Да пан с ним вовек не расстанется! Пошумит, пошумит, да и обратно. Он приказчик, Павло! А ты кто? Хиба у пана сердце болит за тебя? Кто нас от Павла оборонит да от Матюшкиных? Куды нам податься от них, господи милостивый… – завыла опять Марьяна.

– А ну замолчи! Нема чого раньше времени панику напускать! И то еще я тебе скажу, Марьяна, и ты это запомни! Не заяц я, чтоб по кустам хорониться! Вон Динка, што она против мужика? Мала птаха. А растопырит крыльца свои и на самого страшного ворога кидается! Правду защищает!

– Правда сама себя защищает, – тихо и задумчиво повторила Динка.

– Ну, побачим дале, что будет. Ходим до дому, Ефим. Бо я теперь и своей хаты боюсь!

– А як же! Обязательно там хтось тебя поджидае! – пошутил Ефим.

Все засмеялись, но смех был невеселый, и каждый по-своему чувствовал тревогу. Ведь не шутка – растревожить гадючье племя. Расползаются гады в лесу, таятся по глухим оврагам.

И всю ночь беспокойно ворочалась Мышка; снилось ей, что из кустов медленно выдвигается дуло кулацкого ружья на беззащитно идущую по дороге Динку.

Плохо спал и Леня. Ведь его каждый день могли отправить с каким-нибудь поручением.

«Клятву возьму с Макаки, что никуда она без меня не пойдет, – думал он. Но и за хутор, оставленный на Мышку и Динку, беспокоился Леня. – Черт их знает, это кулачье. Бросят камень, напугают. На большее вряд ли осмелятся. Скорей бы в город, что ли… Да вот на днях скосим отаву. А там уж недолго. Чуть-чуть желтеют листья, давно закраснела рябина…»

Не спалось и Динке.

«Бывает все-таки возмездие на свете, – торжествующе думала она. – И не потому оно бывает, что есть бог, как считают другие люди, а потому, что есть правда…» Только надо кому-то вытащить ее из болота. Не побрезговать лезть за ней на самое дно. Вот тогда она выйдет на свет и сама себя защитит.

Глава 38 Всякий Иуда найдет свою осину

Вэто субботнее утро новости сыпались, как орехи из рождественского мешка Деда Мороза. Первой чуть свет прибежала Федорка.

– Вставайте, бо пан Павлуху выгнал! – закричала она, врываясь в комнату Мышки и Динки.

Девочки легли поздно, и Мышка, которая всегда говорила, что «сон дороже всего», и при этом никогда не высыпалась, на крик Федорки сонно приподняла розовые веки и, простонав: «Ах боже мой, Федорка, дай нам поспать!» – спрятала голову под подушку, а из Лениной двери тоже послышался сонный басовитый голос:

– Кого это черти носят с самого утра! Выгнал так выгнал! Катись горохом!

Одна Динка, как встрепанная, села на постели, не открывая глаз и высоко подняв брови.

– Где мое платье, Федорка? – сонно забормотала она, шаря рукой по спинке кровати.

Федорка, зажимая себе рот, так как новости неудержимо тянули ее за язык, подала Динке платье, и, схватившись за руки, подруги выскочили на крыльцо.

– Подожди рассказывать! Я сейчас умоюсь, а то у меня глаза не открываются!

Звякнув кружкой около умывальника и наскоро утершись полотенцем, Динка обернулась к подруге:

– Ну, теперь рассказывай!

Но на крыльцо выскочил Леня и, так же, как Динка, окатив лицо холодной водой, еще мокрый и встрепанный от сна, громко чмокнул подругу в свежую, розовую щеку.

– Доброе утро, Макака!

– Доброе утро! – весело откликнулась Динка и, сунув Лене ведро, попросила: – Принеси водички, а то мы всю выхлюпали… Ну, теперь рассказывай! – обернулась она к Федорке.

Но Федорка, как молодой бычок, наклонила голову и, ковыряя босой ногой землю, сердито сказала:

– А чого ж мени рассказувать, як вы тут свою комедию представляете! Я ж тебе тот раз, як ридна мать, упреждала: не дозволяй хлопцу чмокаться… А ты знов?