Динка прощается с детством

"Ах как он играет, как он играет..." А она, такая дуреха, только в последнее лето по-настоящему оценила его игру. Но зато уж теперь...

Динка зажмуривает глаза и стискивает на груди руки. "Первым долгом... первым долгом, на другой же день, я оседлаю Приму и поскачу к нему в лес. Он, наверно, как всегда, сидит за сапожным столиком со своим сынишкой Иоськой... Отдам ему канифоль".

"Здравствуйте, Яков Ильич! Вот я привезла вам канифоль, вы жаловались, что всегда теряете ее..."

"Здравствуйте, барышня! Иосенька, дай барышне стульчик..."

Забывшись, Динка низко кланяется, говорит вслух... и Мышка поднимает голову.

- Господи, Динка! Ты ляжешь сегодня спать? - сонным голосом спрашивает она. - Ведь ты же прекрасно знаешь, что каждый год Ефим приезжает под утро, еще можно хорошо выспаться!

- Ну и спи, а я не хочу! У меня много дел!

Динка закрывает свой ящик и подходит к окну. Теплый-теплый весенний вечер... Ох, скорей бы ехать! Но где же этот Ефим? Ну что бы ему стоило хоть один раз приехать с вечера! Тогда можно было б умчаться с последним поездом... Нет, это, конечно, не годится, в лесу темно... Надо раньше отправить Ефима и самой бежать на вокзал... Как раз рассвет, хорошо...

Динка смотрит на пустынную улицу. Тихо-тихо стоят ряды каштанов, неслышной поступью поднимаются они вверх вдоль тротуаров. То ли луна, то ли тусклые огни фонарей отсвечивают на их листьях...

- Ночь идет, как тихая монашенка, строгая подружка солнечного дня... задумчиво шепчет Динка.

У нее теперь часто сами по себе складываются какие-то рифмованные строчки - не то стихи, не то просто приукрашенные мысли, в подражание любимым поэтам. Писать настоящие стихи Динка не умеет и даже не пробует.

- А ты бы попробовала, - уговаривала ее иногда Мышка.

- Ну что ты! - смеялась Динка. - Меня только на две строчки и хватает! Побормочу для себя и успокоюсь.

Но Мышке, зачитывавшейся Ахматовой, Блоком и другими поэтами, обязательно хотелось видеть в сестре хоть какие-нибудь проблески поэтического таланта.

- А ты прислушайся к себе, ведь вот у тебя рождаются какие-то строчки и мучают тебя...

- Да ничего меня не мучает, не стану я с этим и связываться! Еще чего не хватало!

Я не поэт - поэтому

Я не пишу стихи,

Не стану в ряд с поэтами,

Не пустят в рай грехи!

весело отвечала Динка.

Но Мышка старательно собирала и записывала каждую услышанную от сестры строчку. На себя она не надеялась, а вот на сестру... Вдруг в ней что-то проявится...

- Проявится! Как же! К шестидесяти годам напишу тебе первые стихи про любовь...

Приду к тебе старушечкой

Читать стихи свои...

И нас с тобой под липами

Освищут соловьи...

хохотала Динка.

- Да ну тебя! - отмахивалась Мышка. - Ты просто ленивая.

- И ленивая и бесталанная! - весело соглашалась Динка.

Такие разговоры часто бывали между сестрами, но с тех пор как Мышка поступила в госпиталь, они совершенно прекратились, у Мышки не хватало ни сил, ни времени на чтение стихов, и только один сборничек, "Четки" Ахматовой, она все-таки возила в своей сумке с медикаментами. А Блока клала под подушку, надеясь почитать вечером.

Динка с нежностью смотрит на спящую сестру, потом снова на пустынную ночную улицу. Как тихо! Хоть бы стук колес, скрип телеги... Но еще не время. "Может, и мне поспать?" - думает Динка и, придвинув к кровати свой ящик, усаживается на него, положив голову на подушку.

Динка спит так крепко, что даже не слышит знакомого стука колес во дворе, не слышит, как, сорвавшись с кровати, бежит по лестнице Мышка и громко спрашивает:

- Ефим?

Не слышит она и тяжелых шагов Ефима, когда он, осторожно ступая, носит вниз вещи. Во сне, словно издалека, доносится до нее приглушенный голос Мышки:

- Вот это мамино, Ефим... Осторожней, пожалуйста! Положите куда-нибудь на самое дно. А это книги и Ленины учебники, как бы их не промочило дождем...

- Дождю нет, дорога хорошая... - отвечает Ефим.

- А вот эта корзинка моя. Ну, ее куда знаете. А вот Динкин ящик, только она спит на нем. Никак не хотела ложиться, - озабоченно говорит Мышка; ей жаль будить сестру. - Может быть, она сама проснется?

- Ну, мне невозможно ждать, пока она проснется. Дорога дальняя, надо поспешать. А ну, отступитесь трохи, Анджила, я ее сам переложу на постелю.

С тех пор как Мышка поступила в госпиталь, Ефим начисто забраковал ее ласковое детское прозвище "Мышка".

- Самостоятельна дивчина, сколько раненых за день перевязует, а ее яким-то котячьим именем прозывают, - недовольно ворчал он.

- Да не котячьим, а мышиным, - смеялась Динка.

- А где мышь, там и кошка. За что ж таку хорошу дивчину обижать, Ну, нехай уж Анджила, да и то не по-христиански... Я просто удивляюсь! Образованные люди и душевные, а вот имя подобрать як положено не могут. Ну что это за имя Анджила!

- Да не Анджила, а Анжела или Анжелика, - поясняла ему Динка, но Ефим махал рукой:

- Хрен редьки не слаще.

С Мышкой вообще он обращался так же, как с Мариной, нежно и уважительно, зато с Динкой и Леней был на "ты" и держался по-свойски.

- А ну перекладайся на постелю, Динка, бо останется твой ящик у городе! осторожно трогая Динку за плечо, говорит Ефим.