Динка прощается с детством

- Ну, дотащились мы до развилки. Увидел Иоська свою хату, да портрет матери, да еще то место, где отца убили, и зашелся. Кричал, кричал... Мы и так и сяк, а он: "Папа! Папа!.." Ну, что делать? Сели мы тут на крыльце посреди битого кирпича - хоть плачь, хоть падай. И мальца жалко, и себя жалко. Вот, думаю, зачем он нас сюда привел, отца с матерью помянуть хотел. Но и ребята так поняли. Бери, говорят, его, Цыган, и пойдем назад, а то, как стемнеет, и дороги не найдем. Взял я Иоську за руку. "Пойдем, говорю, на поезд... Попрощался с отцом, матерью, и пойдем! Мы тебя бить не будем, мы не звери, только кончай свою музыку, и пойдем!" А он глянул на меня да и спрашивает: "А деньги как же? Пойдем, говорит, я покажу где..." Ну, переглянулись мы - и за ним. Снесли его на плечах в овраг, а в овраге еще снегу по пояс. Глядим, ведет он нас к этой стене, а дверь-то известкой замазана, не отличишь ее от стены, но, глядим, он вытащил из-под стрехи здоровый ключ, тяжелый такой, как гиря. Ну, обнадежились мы, давай шарить по стене, куда этот ключ сунуть. Глядим сбоку замок. Вставили ключ, а замок-то заржавел, и сил у нас нет повернуть его. Ну, опять же сбегал Пузырь с Иоськой наверх, нашли где-то старый чайник с маслом, влили это масло в замок и опять давай ворочать. До самого вечера крутились мы с ним, когда вдруг щелкнул он, а дверь-то не открывается. Ну, Иоська вроде вот Динки: "Она, говорит, боком едет, тащите ее боком. И маслом полить надо, отец маслом поливал". А куда маслом, уж мы и руки отморозили снег отгребали, - но все-таки удалось нам сдвинуть эту дверь с места: не всю, а так, чтоб пролезть хоть можно. Зашли в этот самый подвал, а Иоська дрожит весь. Темно как в могиле. Зажег я спичку. Гляжу, стол и лампа на столе с керосином. Зажгли мы лампу, задвинули дверь, заложили засовом и огляделись. А Иоська на печку показывает: коло печки дрова, а топить ее нельзя, потому как труба на полу валяется. Но тут рядом керосинка стоит и бутыль с керосином в углу. Одним словом, вот, как видите, так все и было. - сказал Жук, обводя рукой подвал. - Только еще в углу вот этот куль с мукой стоял да гречка и сало в макитре...

- Это моему отцу за сапоги дали... Он на всю деревню сапоги шил, - с гордостью сказал Иоська.

Глава сорок четвертая

ТАЙНА СТАРОЙ КОРЧМЫ

Динка только сейчас заметила в углу шкафчик, икону с лампадкой и под самым потолком длинные полки с книгами.

- Ну, дальше, значит. Нашли мы в шкафчике сахар и чай в банке, свечи и гречневую крупу тоже в банке вроде из-под леденцов, нашли соль... И про деньги забыли. Давай кашу варить! Снова полезли в дверь - теперь она уже легче пошла от масла, - набрали снегу в ведро и давай куховарить, потому как голодному еда дороже всего. А керосинка горит исправно, не дымит, не коптит. Сидим на кровати, греемся. И одеяла тут, и подушки, только отсырело все за зиму, видно.

Ну, попили мы чаю, съели кашу недоваренную, с салом, а Пузырь и говорит: "Давайте, братцы, тут жить! Поставим куда-нибудь трубу, будем печку топить чем не жизнь?"

"А куда, говорю, ты трубу вставишь? Тут никакого отверстия нет!"

А Иоська и говорит: "Отец топил один раз, я помню, и дым вот здесь, сбоку, в овраг шел".

Давай опять искать. Шарили, шарили по стене, а фортка-то, она в двери оказалась. Набрел я пальцами на засов, опять посветил лампой. Ну, вовсе мы повеселели. А на дворе уж ночь, и в подвале сыро, холодно. Сложили мы трубу в трубу, повернули колено в фортку, и пошла музыка! Дрова сухие, а печка железная, раскалилась докрасна, аж жарко стало! Развесили мы одеяла, давай сушить. И сами разулись, постелили на пол рядно. Чего лучше?

Про деньги уж не спрашиваем. Не верим мы этому и мальцу поминать не хотим: наплакался он и так вдоволь, хватит, думаем, с него. А он нет, поел маленько, сидит за столом, глаза трет, а сам все на стенки смотрит да и говорит:

"Цыган! Папа сказал, в стене есть шкафик и там деньги, только он под иконой, в углу..."

Ну, взяли мы лампу, стащили икону. Глядим - верно...

Жук вдруг вскочил, взял со стола лампу. Все двинулись за ним.

- А ну, Пузырь, сымай икону, - торжественно скомандовал Жук.

Пузырь снял икону. Под ней оказалась чуть приметная дверца с задвижкой.

Жук отодвинул задвижку, открыл дверцу и осветил внутренность потайного шкафчика. Там лежал старый, затертый кошель. Жук открыл его и с брезгливой усмешкой высыпал на стол кучку медных и серебряных денег.

- Вот, - сказал он, - звенят, как плачут...

- Отец брезговал этими деньгами... Он говорил, что дед Михайла у мужиков их отнимал... Поймает в лесу мужика с хворостом, пригрозит ему тюрьмой, мужик и отдает последние копейки... - морщась, пояснил Иоська. - Не клади их на стол, Цыган!

Цыган усмехнулся, сгреб всю кучу, бросил ее в кошель и запер в шкафчик.

- Нам и самим они не по душе... Конечно, поначалу обрадовались: взяли на еду, на одежу, обувку покупили да еще кое-что. А вообще не трогаем. Это деньги на Иоськино ученье, для этого дед и копил, так и отцу завещал. Так что на них не разживешься, и красть нам Иоська больше не велел, - улыбнулся Жук.