Динка прощается с детством

— Потом… потом, — бормочет она. — Я не хочу ничего, ни есть, ни пить, а только спать. Укрой меня папиной тужуркой.

Уезжая, отец оставил на хуторе свою кожаную тужурку. С тех пор когда кому-нибудь из домашних нездоровится или просто тяжело на душе, его укрывают папиной тужуркой. В это чудодейственное средство свято верят его взрослые дети, и озабоченная Мышка, не спрашивая ни о чем, заботливо укрывает сестру папиной тужуркой.

Глава восьмая СЕСТРЫ

Мягкие волосы сестры щекочут Динкино лицо.

— Динка, Динка! Проснись! А то после обеда я опять уеду, а мы совсем не виделись вчера…

— А что это — утро? День или вечер? — сонно моргая ресницами, спрашивает Динка.

— Да утро, утро… — смеется Мышка. — Знаешь, сколько часов ты проспала? Ведь мы еще вчера приехали! Надо же было так набегаться!

— Вчера… вчера… — машинально повторяет Динка и, садясь на кровати, мучительно трет лоб. — Мы приехали вчера, — медленно повторяет она, а в глазах ее встает хата Якова, оторванная половинка двери и в простенке над сапожным столиком летящие концы черного шарфа.

Динка спускает на пол ноги и шарит под кроватью, разыскивая свои туфли.

— Я должна сейчас же ехать… — бормочет она.

— Куда? — удивляется сестра.

— Я еще сама не знаю куда. Но я должна… — в смятении бросает Динка.

Но Мышка, смеясь, обнимает ее за шею:

— Да проснись ты наконец! У меня сегодня такой трудный день. И потом, я хотела поговорить с тобой о маме…

— А что о маме? — с тревогой спрашивает Динка, окончательно приходя в себя.

— Как — что? Ведь нет же ни письма, ни телеграммы… А мама уже давно в Самаре. Неужели до сих пор нельзя было добиться свидания… Она же знает, как мы волнуемся.

— Конечно, знает… И она бы написала, но ведь и в прошлом году, когда мама ездила к папе, ей тоже долго не давали свидания. Что же зря писать?

— Замучается она там. И папа бедный так ждет… — грустно говорит Мышка.

Тревожные мысли об отце, о матери, добивающейся свидания через тюремную решетку, омрачают лица сестер.

— Сколько унижений… Полиция, допросы… Обыщут ее там, не передала бы чего… Везде подлость! Такая подлость, что просто иногда дышать нечем! — стискивая руки, говорит Мышка.

Динка молча кивает головой и смотрит на сестру. В темном казенном платье Мышка кажется тоньше и стройнее, тоненькие, как паутинка, белокурые косы ее пышным узлом свернуты на затылке. Солнце совсем не трогает загаром нежного лица Мышки, щеки ее всегда покрыты защитным пушком и даже около точеного носика сами по себе куда-то исчезли веснушки.

«Как мы непохожи…» — машинально думает Динка, глядя на нежно-розовые губы сестры и на темно-серые глаза с длинными золотистыми ресницами. Мышка такая легкая и воздушная, что, когда она неслышно ступает по полу, Динке всегда кажется, что в комнату спустилось белое облачко.

«А я уродка… Таким всегда говорят: «Какая вы симпатичная», потому что нечего больше сказать».

Динка мельком бросает взгляд на зеркало и недовольно отворачивается.

«Ишь сидит, распустила Дуня косы… Глазки синенькие, щечки румяные, а пышные прожорливые губки так и лезут вперед. Несчастная матрешка! Недаром Федорка один раз сказала: «Не знаю, чого тоби не нравится, на мой вкус ты дуже гарна дивчина». На Федоркин вкус…» — горько усмехается про себя Динка, любуясь сестрой.

— А вот глаза у тебя стали совсем другие, — неожиданно говорит она вслух.

— Глаза? Какие глаза? При чем это тут? — останавливаясь посреди комнаты, удивленно спрашивает Мышка. Она давно уже привыкла ко всяким неожиданностям со стороны Динки, но ведь сейчас они говорят о папе и о маме — при чем же тут какие-то глаза?

— Ты совсем не слушала меня, Динка. Я так беспокоюсь, а у тебя вечно одни глупости на уме, — с обидой говорит старшая сестра.

— Да нет, я, конечно, слушала… И я тоже беспокоюсь…

— Ну так почему же ты всегда вставишь что-то неподходящее? Говоришь с тобой об одном и вдруг слышишь что-то совсем из другой оперы… Ну почему это?

Динка вертит пальцем около головы.

— У меня мысли бегут наперегонки, — серьезно объясняет она. — Их нельзя удержать на месте.

— А надо, Динка, потому что ты вот так ляпнешь что-нибудь невпопад, и люди будут думать, что ты глупая.

— А я и правда не очень-то умная, у меня всего не хватает. И ума, и знаний и красоты — всего-всего! Я ущербный месяц, — грустно улыбается Динка.

— Ты на самом деле так думаешь? — пытливо спрашивает Мышка, прислушиваясь к грустным ноткам в голосе сестры.

— Конечно, зачем бы я стала таиться перед тобой?

— Но ведь это же неправда, Динка, — присаживаясь рядом, горячо убеждает Мышка. — Я думаю, тебе просто надо научиться управлять собой, своими мыслями…

— Как обижен тот судьбою, кто не властен над собою, — задумчиво говорит Динка.

— Вот-вот… Откуда ты взяла эти строчки?

— Я их сама для себя придумала, только это мало помогает… У меня все — и злость, и горе, и обида сразу, как горячая смола, прикипают к сердцу, и я уже ничего не могу с собой сделать… — И неожиданно для себя Динка вдруг тихо сообщает: — Вчера я узнала, что того музыканта, который играл на скрипке, убили…

— Убили? — широко раскрыв глаза, переспрашивает Мышка.