Динка прощается с детством

Но Динка тревожно спросила:

— А наркоз как же?

— Да не только наркоз появился; этот наглец еще полчаса извинялся передо мной и уверял, что я его не так поняла. Вот с какими типами приходится работать! — глубоко вздохнув, добавила Мышка.

— Подожди! — перебила ее Динка. — Значит, все-таки эти офицеры тоже возмутились?

Мышка пожала плечами и усмехнулась:

— Кто-то, может, и возмутился, а кто-то просто из самолюбия… Одним словом, взгрели они этого прохвоста здорово! Вызвали в палату… Я, конечно, не была при этом, но Иван Никодимыч был… А что ж ты думаешь! В этой палате как раз собран весь цвет высшего общества! Тут такие козыри, как сын генерала, двоюродный брат министра, два чистокровных князька…

— Значит, сам начальник госпиталя их боится?

— Конечно, он перед ними заискивает. И сейчас по всему госпиталю разносит слух, что вот, мол, господа офицеры пожертвовали ради своих солдат наркозом… А солдаты откуда-то всё знают. «Если б, говорят, не сестричка, так резали б нас, как скотину», — усмехается Мышка.

Динка крепко обнимает сестру.

— Ты действительно закалилась. Мышечка, а я бы только ревела, ругалась и бегала с револьвером!

— Все это еще детство, Динка… Вот ты хочешь мстить какому-то кулаку Матюшкину. Я понимаю, что у тебя в сердце делается… Но нельзя думать об одном человеке, когда кругом сотни, тысячи гибнут на войне, на каторге, в тюрьмах… Ты помнишь, как на золотых приисках были расстреляны безоружные рабочие? А сколько сейчас политических в тюрьме! Вокруг, вокруг, Динка, гибнут лучшие люди! Идет такая борьба, Динка! Вот для чего нужно копить силы и ненависть, а не терять их на какого-то кулака Матюшкина, — горячо убеждает Мышка.

Но Динка вместо ответа тихо спрашивает:

— Ты не знаешь, когда приедет Леня?

— Нет. Но, я думаю, уже скоро. А ты соскучилась по нем? — с улыбкой спрашивает Мышка.

— Нет, мне некогда скучать. Я никогда не скучаю, а просто чувствую пустоту вот здесь. — Динка прижимает руку к сердцу и серьезно смотрит на сестру. — Мне кажется, если б Леня уехал на целый месяц или на два, я бы тихо скончалась, просто скончалась, и все!

— Вот видишь, Динка, а почему же ты никогда не веришь, что мне так же не хватает Васи? — с упреком говорит Мышка.

— Нет, я верю, что тебе его не хватает. Но ведь это не любовь… Я хочу сказать, не настоящая, ведь ты же сама говорила, Мышка, что любовь — это чудо! И стихи об этом написаны, и книги. А где же это чудо у нас?

— Какое чудо? Что я тебе говорила и что ты читаешь, Дина? — удивляется Мышка.

— Ну, что я читаю? Твоего любимого Блока, Ахматову, мало ли что еще — так при чем это? — насмешливо спрашивает Динка.

— А при том, что с тобой очень трудно разговаривать и вообще нет времени разбирать сейчас все твои фантазии. Ну уж недаром Вася говорил, что у нас вечная говорильня! — раздраженно бросает Мышка. — Вася — человек дела, и он действительно прав, что нельзя тратить время на бесполезную болтовню.

— Ну и не трать. А Вася твой — дуботол! — равнодушно бросает Динка.

— Неблагодарная ты! — с горечью говорит Мышка. — Разве мало Вася сделал для всех нас, для Лени?

— Ну и что ж, что сделал? Так за это я должна отдать ему сестру? А я уж вижу, к чему дело клонится… Подумаешь, какое чудо — Вася! Чудо-юдо! — неожиданно хохочет Динка.

За дверью на ее смех восторженным визгом отвечают собаки.

Динка, не глядя на обиженную сестру, мчится к двери и, присев на пороге, обнимает мохнатые морды заждавшихся ее собак.

— Собакевны мои, дружоченьки!.. Прима! Прима! — кричит она, вскакивая.

Из густых зарослей орешника доносится тихое ржание, и стреноженная Прима скачет на зов хозяйки.

Глава девятая У ПРУДА

Захватив со стола горячую картофелину, Динка осторожно отрезает тоненький кусочек хлеба и делит его между собаками, потом так же осторожно отрезает еще один кусочек и несет его Приме.

— Ешь скорей, — шепотом говорит она, пока Прима мягкими губами собирает с ее ладони последние крошки.

Хлеба мало, нельзя кормить лошадь, когда многие люди сидят без хлеба. В городе все так дорого, люди говорят: «Ни к чему нельзя подступиться». И всё с каждым днем дорожает, на базарах торгуют из-под полы спекулянты. Хорошо, что Мышка хоть в свое дежурство ест в госпитале — все-таки что-то горячее, а Динка мало думает о себе, ей лишь бы картошка была; а картошка есть, в прошлом году Ефим вместе с Леней накопали несколько мешков, в этом году по совету Ефима они засадили весь огород одной картошкой и сейчас доедают остатки… Когда мама и Леня дома, готовится настоящий обед, а когда Динка остается одна, то ей лень что-нибудь придумать, и вся еда всухомятку. Денег в доме тоже мало. Когда мама уезжала, собрали все, что можно, для папы. Динка бегала на базар, продала кое-какие вещи… Раньше Леня зарабатывал уроками, а теперь его часто посылают с поручениями, от уроков пришлось отказаться. После папиного ареста маме было очень трудно устроиться на службу; хорошо еще, что ей давали на дом переписку, но старая пишущая машинка так часто портилась, что Лене приходилось постоянно чинить ее.